Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута такая пришла-с, что надо выслушать, ибо вы даже и понять не можете, что могут
значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг.
Неточные совпадения
О, он отлично понимал, что
для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду;
значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
И без того уж знаю, что царствия небесного в полноте не достигну (ибо не двинулась же по слову моему гора,
значит, не очень-то вере моей там верят, и не очень уж большая награда меня на том свете ждет),
для чего же я еще сверх того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
Так вот что оно
для меня значит-с на дуэль-то его вызвать-с, глупое это слово-с, и больше ничего-с.
— Сам понимаешь,
значит,
для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе не веруеши?» — вот ведь к чему сводились ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?
Алеше странно показалось, что он спрашивает так твердо и точно об одном только из братьев, — но о котором же:
значит,
для этого-то брата, может быть, и отсылал его от себя и вчера, и сегодня.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь
для них
значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
«В первый раз, говорит, руки мараю, стихи пишу,
для обольщения,
значит,
для полезного дела.
Правда и то, что и пролитая кровь уже закричала в эту минуту об отмщении, ибо он, погубивший душу свою и всю земную судьбу свою, он невольно должен был почувствовать и спросить себя в то мгновение: «Что
значит он и что может он
значить теперь
для нее,
для этого любимого им больше души своей существа, в сравнении с этим «прежним» и «бесспорным», покаявшимся и воротившимся к этой когда-то погубленной им женщине с новой любовью, с предложениями честными, с обетом возрожденной и уже счастливой жизни.
Все это и именно это поняли народы, поняли массы, поняла чернь — тем ясновидением, тем откровением, которым некогда римские рабы поняли непонятную тайну пришествия Христова, и толпы страждущих и обремененных, женщин и старцев — молились кресту казненного. Понять
значит для них уверовать, уверовать — значит чтить, молиться.
Неточные совпадения
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так,
значит,
для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Да так,
значит — люди разные; один человек только
для нужды своей живет, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч — правдивый старик. Он
для души живет. Бога помнит.
—
Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Всё равно (Алексей Александрович понял, что
значило это «всё равно»), она ребенок, и его уморят. — Она позвонила и велела принести ребенка. — Я просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
— Любовь… — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю этого слова, что оно
для меня слишком много
значит, больше гораздо, чем вы можете понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
И потом, ревновать —
значит унижать и себя и ее», говорил он себе, входя в ее кабинет; но рассуждение это, прежде имевшее такой вес
для него, теперь ничего не весило и не
значило.