Неточные совпадения
Исцеление ли было в самом
деле или только естественное улучшение в ходе болезни — для Алеши в этом вопроса не существовало, ибо он вполне уже верил в духовную силу своего учителя, и
слава его была как бы собственным его торжеством.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно
пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух
дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
— Я
иду из положения, что это смешение элементов, то есть сущностей церкви и государства, отдельно взятых, будет, конечно, вечным, несмотря на то, что оно невозможно и что его никогда нельзя будет привести не только в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому что ложь лежит в самом основании
дела.
— В происшедшем скандале мы все виноваты! — горячо проговорил он, — но я все же ведь не предчувствовал,
идя сюда, хотя и знал, с кем имею
дело…
— А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и
дело, что не застрелюсь. Не в силах теперь, потом, может быть, а теперь я к Грушеньке
пойду… Пропадай мое сало!
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу,
дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу
пошлю.
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не знает ни о деньгах, ни о чем. А старик Ивана в Чермашню
посылает на два, на три
дня прокатиться: объявился покупщик на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька на два, на три, значит. Это он хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
—
Слава Богу, наконец-то и вы! Я одного только вас и молила у Бога весь
день! Садитесь.
Вот я, может быть,
пойду да и скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же
дня остался…
Но Алеше уже и нечего было сообщать братии, ибо все уже всё знали: Ракитин,
послав за ним монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое
дело, но такой важности, что и минуты не смеет отложить для сообщения ему, за дерзость же свою земно просит простить его».
Но что сие сравнительно с вами, великий отче, — ободрившись, прибавил монашек, — ибо и круглый год, даже и во Святую Пасху, лишь хлебом с водою питаетесь, и что у нас хлеба на два
дня, то у вас на всю седмицу
идет.
Только стал он из школы приходить больно битый, это третьего
дня я все узнал, и вы правы-с; больше уж в школу эту я его не пошлю-с.
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из
дней моих, я
иду к Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, — это счастливейший
день твой, ибо ты
идешь к Господу!» Все это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй,
день и другой продолжается-с. Раз со мной продолжалось это
дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три
дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе
день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то
дня. Я Алешку
послал бы, да ведь что Алешка в этих
делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что
дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и
пойдут на великое
дело.
— Эвона! Чудно, брат! — дико посмотрел Ракитин. — Ну да так или этак, водка иль колбаса, а
дело это лихое, хорошее и упускать невозможно,
идем!
Тогда Митя, все это предвидевший и нарочно на сей случай захвативший с собой бумагу и карандаш, четко написал на клочке бумаги одну строчку: «По самонужнейшему
делу, близко касающемуся Аграфены Александровны» — и
послал это старику.
«Странное
дело, пока
шел сюда, все казалось хорошо, а теперь вот и ахинея!» — вдруг пронеслось в его безнадежной голове.
— Видите, сударь, нам такие
дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды
пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть один человек, вот к нему обратитесь…
Он
шел как помешанный, ударяя себя по груди, по тому самому месту груди, по которому ударял себя два
дня тому назад пред Алешей, когда виделся с ним в последний раз вечером, в темноте, на дороге.
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если хотите, то
дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего
дня, с самого утра, тогда и поймете, куда, как и почему я
пошел и поехал.
Пошел я, господа, третьего
дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла
послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два
дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Но пробило уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было
идти со двора «по одному весьма важному
делу», а между тем он во всем доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
— Милый мальчик, это мое
дело, а не твое. Я
иду сам по себе, потому что такова моя воля, а вас всех притащил туда Алексей Карамазов, значит, разница. И почем ты знаешь, я, может, вовсе не мириться
иду? Глупое выражение.
День спустя
посылаю к нему Смурова и чрез него передаю, что я с ним больше «не говорю», то есть это так у нас называется, когда два товарища прерывают между собой сношения.
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша хочет к нему прийти «по одному
делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что если
пойдет к больному, то сам знает, когда
пойти, потому что у него «свой расчет».
Даже до самого этого последнего
дня сам Смуров не знал, что Коля решил отправиться к Илюше в это утро, и только накануне вечером, прощаясь со Смуровым, Коля вдруг резко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома, потому что
пойдет вместе с ним к Снегиревым, но чтобы не смел, однако же, никого уведомлять о его прибытии, так как он хочет прийти нечаянно.
Грушенька, однако ж,
посылала почти каждый
день справляться об его здоровье.
Но с тех пор паны ухватились за Грушеньку и каждый
день ее бомбардировали письмами с просьбой о деньгах, а та каждый раз
посылала понемножку.
— Это мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да
дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для
славы приехать, потому что слишком уж знаменитое
дело стало. Я его вчера видел.
— В погреб надлежало и без того идти-с, в
день по нескольку даже раз-с, — не спеша протянул Смердяков. — Так точно год тому назад я с чердака полетел-с. Беспременно так, что падучую нельзя предсказать вперед
днем и часом, но предчувствие всегда можно иметь.
Вот тоже лечиться у вас полюбил: весной оспа
пошла, я
пошел и в воспитательном доме себе оспу привил — если б ты знал, как я был в тот
день доволен: на братьев славян десять рублей пожертвовал!..
Ну, так вот этот осужденный на квадриллион постоял, посмотрел и лег поперек дороги: «Не хочу
идти, из принципа не
пойду!» Возьми душу русского просвещенного атеиста и смешай с душой пророка Ионы, будировавшего во чреве китове три
дня и три ночи, — вот тебе характер этого улегшегося на дороге мыслителя.
А что его оправдают — в этом, странное
дело, все дамы были окончательно убеждены почти до самой последней минуты: «виновен, но оправдают из гуманности, из новых идей, из новых чувств, которые теперь
пошли», и проч., и проч.
На третий
день иду мимо, а он кричит мне сам: «Дядя, Gott der Vater, Gott der Sohn», и только забыл «Gott der heilige Geist», но я ему вспомнил, и мне опять стало очень жаль его.
Во всяком случае, все это было только введением, затем речь
пошла прямее и ближе к
делу.
И вот только что съезжает со двора Иван Федорович, как Смердяков, под впечатлением своего, так сказать, сиротства и своей беззащитности,
идет за домашним
делом в погреб, спускается вниз по лестнице и думает: «Будет или не будет припадок, а что, коль сейчас придет?» И вот именно от этого настроения, от этой мнительности, от этих вопросов и схватывает его горловая спазма, всегда предшествующая падучей, и он летит стремглав без сознания на
дно погреба.
А между тем ведь
дело идет о жизни и смерти, о судьбе человека.
Конечно, подкупать нечестно даже и в этом случае, но тут уже я судить ни за что не возьмусь, потому, собственно, что если б мне, например, Иван и Катя поручили в этом
деле для тебя орудовать, то я, знаю это,
пошел бы и подкупил; это я должен тебе всю правду сказать.