Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я
как раз,
на беду себе, чтобы поправить обстоятельства, тут и рассказал очень образованный анекдот про Пирона,
как его не приняли во французскую академию, а он, чтоб отмстить, написал свою эпитафию для надгробного камня...
— Не могу я тут поступить
как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя
на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь
на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная,
как я хочу вытащить его из
беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
Да и не подозрение только —
какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от
беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в
каком он был состоянии духа, в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил
на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.