Неточные совпадения
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье)
лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется,
одни эти.
Ведь знал же я
одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к
одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте
лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва
лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребенка и поручил
одной из своих двоюродных теток,
одной московской барыне.
Была в нем
одна лишь черта, которая во всех классах гимназии, начиная с низшего и даже до высших, возбуждала в его товарищах постоянное желание подтрунить над ним, но не из злобной насмешки, а потому, что это было им весело.
Конечно, все это
лишь древняя легенда, но вот и недавняя быль:
один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины души своей, и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: «Там тебе место, а не здесь».
Многие из «высших» даже лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже лиц, приходившие или по любопытству, или по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все время свидания, тем более что здесь денег не полагалось, а была
лишь любовь и милость с
одной стороны, а с другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в жизни собственного сердца.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него
лишь разочек, только
один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Да если б и теперь был
один лишь церковно-общественный суд, то и теперь бы церковь не посылала на каторгу или на смертную казнь. Преступление и взгляд на него должны бы были несомненно тогда измениться, конечно мало-помалу, не вдруг и не сейчас, но, однако, довольно скоро… — спокойно и не смигнув глазом произнес Иван Федорович.
Теперь же церковь, не имея никакого деятельного суда, а имея
лишь возможность
одного нравственного осуждения, от деятельной кары преступника и сама удаляется.
Все это было для старого потаскуна и бессемейника совершенным сюрпризом, совсем для него, любившего доселе
одну лишь «скверну», неожиданным.
Цели этой девушки были благороднейшие, он знал это; она стремилась спасти брата его Дмитрия, пред ней уже виноватого, и стремилась из
одного лишь великодушия.
Не пьянствую я, а
лишь «лакомствую», как говорит твой свинья Ракитин, который будет статским советником и все будет говорить «лакомствую». Садись. Я бы взял тебя, Алешка, и прижал к груди, да так, чтобы раздавить, ибо на всем свете… по-настоящему… по-на-сто-яще-му… (вникни! вникни!) люблю только
одного тебя!
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере
один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить
лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Он с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на
одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая это, но нарочно делая вид, что вопросы эти как будто задает ему Григорий.
— А коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим Богом совлечен моего христианства, по причине
одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям.
Одна из них приходилась, впрочем, теткой
лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в доме ее отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она приехала к ним туда из института.
Алеша отлучился из кельи
лишь потому, что был таинственно вызван, чрез
одного монаха, прибывшим из города Ракитиным со странным письмом к Алеше от госпожи Хохлаковой.
Бывали, однако, очень редкие случаи, что и он разговорится с прибывшими, но большею частию произносил
одно лишь какое-нибудь странное слово, задававшее всегда посетителю большую загадку, и затем уже, несмотря ни на какие просьбы, не произносил ничего в объяснение.
А что было попыток, то выходили
одни лишь уродливости.
Из посетителей был
один лишь старичок, отставной военный, и пил в уголку чай.
— Сам понимаешь, значит, для чего. Другим
одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся молодая Россия только
лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе не веруеши?» — вот ведь к чему сводились ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?
О, по моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я знаю
лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все
одно из другого выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, — но ведь это
лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я не могу же согласиться!
И только
одна лишь вера в сказанное сердцем!
Уж по
одним вопросам этим,
лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным.
— Да стой, стой, — смеялся Иван, — как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом деле
одно лишь желание власти для
одних только грязных благ? Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
Видишь: предположи, что нашелся хотя
один из всех этих желающих
одних только материальных и грязных благ — хоть
один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными
лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то
лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание,
один часок.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у
одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел
лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Долго я ему не верил, да и не в
один раз поверил, а
лишь после того, как он три дня ходил ко мне и все мне в подробности рассказал.
«Господи! — мыслю про себя, — о почтении людей думает в такую минуту!» И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь,
лишь бы облегчить его. Вижу, он как исступленный. Ужаснулся я, поняв уже не умом
одним, а живою душой, чего стоит такая решимость.
Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней:
одно лишь рабство и самоубийство!
И неужели сие мечта, чтобы под конец человек находил свои радости
лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, — в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении
одного над другим?
И между прибывающими были далеко не из
одного лишь простонародья.
Никому-то, например, он не сделал вреда, но вот: «Зачем-де его считают столь святым?» И
один лишь сей вопрос, повторяясь постепенно, породил наконец целую бездну самой ненасытимой злобы.
Лишь только начало обнаруживаться тление, то уже по
одному виду входивших в келью усопшего иноков можно было заключить, зачем они приходят.
Вымолвил сие первее всех
один светский, городской чиновник, человек уже пожилой и, сколь известно было о нем, весьма набожный, но, вымолвив вслух, повторил
лишь то, что давно промеж себя повторяли иноки друг другу на ухо.
И как-то так сошлось, что все любившие покойного старца и с умиленным послушанием принимавшие установление старчества страшно чего-то вдруг испугались и, встречаясь друг с другом, робко
лишь заглядывали
один другому в лицо.
То-то и есть, что вся любовь, таившаяся в молодом и чистом сердце его ко «всем и вся», в то время и во весь предшествовавший тому год, как бы вся временами сосредоточивалась, и может быть даже неправильно,
лишь на
одном существе преимущественно, по крайней мере в сильнейших порывах сердца его, — на возлюбленном старце его, теперь почившем.
Даже обе служанки Грушеньки (после уже разразившейся катастрофы, о которой еще речь впереди) показали потом на суде, что Дмитрия Федоровича принимала Аграфена Александровна из
одного лишь страху, потому будто бы, что «убить грозился».
И знало же другое великое сердце другого великого существа, бывшего тут же, матери его, что не для
одного лишь великого страшного подвига своего сошел он тогда, а что доступно сердцу его и простодушное немудрое веселие каких-нибудь темных, темных и нехитрых существ, ласково позвавших его на убогий брак их.
Тут, кстати, нужно обозначить
один твердый факт: он вполне был уверен, что Федор Павлович непременно предложит (если уж не предложил) Грушеньке законный брак, и не верил ни минуты, что старый сластолюбец надеется отделаться
лишь тремя тысячами.
Он вдруг порешил пойти к купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить ему
один «план», достать от него под этот «план» разом всю искомую сумму; в плане своем с коммерческой стороны он не сомневался нисколько, а сомневался
лишь в том, как посмотрит на его выходку сам Самсонов, если захочет взглянуть не с
одной только коммерческой стороны.
Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него идет, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а
лишь с
одними добродетелями: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому.
Все эти комнаты стояли совсем пустыми и необитаемыми, потому что больной старик жался
лишь в
одной комнатке, в отдаленной маленькой своей спаленке, где прислуживала ему старуха служанка, с волосами в платочке, да «малый», пребывавший на залавке в передней.
Но это значило только, что в любви его к этой женщине заключалось нечто гораздо высшее, чем он сам предполагал, а не
одна лишь страстность, не
один лишь «изгиб тела», о котором он толковал Алеше.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В голубой комнате тоже не было;
один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
Одно лишь неподвижное и жгучее чувство сказывалось в нем поминутно, «точно горячий уголь в душе», — вспоминал он потом.
—
Одну минуту, господа, ради Бога,
одну лишь минутку; я сбегаю к ней…
— Господа, как жаль! Я хотел к ней на
одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня в
одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!..
А надо
лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще
одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну,
одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.