Неточные совпадения
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая
руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть
на него, несмотря
на все к нему отвращение.
Так точно было и с ним: он запомнил один вечер, летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца (косые-то лучи и запомнились всего более), в комнате в углу образ, пред ним зажженную лампадку, а пред образом
на коленях рыдающую как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями, мать свою, схватившую его в обе
руки, обнявшую его крепко до боли и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими
руками к образу как бы под покров Богородице… и вдруг вбегает нянька и вырывает его у нее в испуге.
Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая
руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался
на пол, ложился, закрывался, и все это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду.
Это он сам воздвиг ее над могилкой бедной «кликуши» и
на собственное иждивение, после того когда Федор Павлович, которому он множество раз уже досаждал напоминаниями об этой могилке, уехал наконец в Одессу, махнув
рукой не только
на могилы, но и
на все свои воспоминания.
Он видел, как многие из приходивших с больными детьми или взрослыми родственниками и моливших, чтобы старец возложил
на них
руки и прочитал над ними молитву, возвращались вскорости, а иные так и
на другой же день, обратно и, падая со слезами пред старцем, благодарили его за исцеление их больных.
Следовало бы, — и он даже обдумывал это еще вчера вечером, — несмотря ни
на какие идеи, единственно из простой вежливости (так как уж здесь такие обычаи), подойти и благословиться у старца, по крайней мере хоть благословиться, если уж не целовать
руку.
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с своего места
на свои хилые ноги старец и, взяв за обе
руки Петра Александровича, усадил его опять в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть моим гостем, — и с поклоном, повернувшись, сел опять
на свой диванчик.
— Спасибо, милая, спасибо, добрая. Люблю тебя. Непременно исполню. Девочка
на руках-то?
— О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была
на колени стать и стоять
на коленях хоть три дня пред вашими окнами, пока бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а чем? — тем, что в четверг помолились над нею, возложили
на нее ваши
руки. Мы облобызать эти
руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
— У ней к вам, Алексей Федорович, поручение… Как ваше здоровье, — продолжала маменька, обращаясь вдруг к Алеше и протягивая к нему свою прелестно гантированную ручку. Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел
на Алешу. Тот приблизился к Лизе и, как-то странно и неловко усмехаясь, протянул и ей
руку. Lise сделала важную физиономию.
Но тот вдруг встал со стула, подошел к нему, принял его благословение и, поцеловав его
руку, вернулся молча
на свое место.
Святейший отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую из девиц, хорошего дома, с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну с мечами
на шее, компрометировал девушку предложением
руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он,
на глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
Умоляющая улыбка светилась
на губах его; он изредка подымал
руку, как бы желая остановить беснующихся, и уж, конечно, одного жеста его было бы достаточно, чтобы сцена была прекращена; но он сам как будто чего-то еще выжидал и пристально приглядывался, как бы желая что-то еще понять, как бы еще не уяснив себе чего-то.
— Зачем живет такой человек! — глухо прорычал Дмитрий Федорович, почти уже в исступлении от гнева, как-то чрезвычайно приподняв плечи и почти от того сгорбившись, — нет, скажите мне, можно ли еще позволить ему бесчестить собою землю, — оглядел он всех, указывая
на старика
рукой. Он говорил медленно и мерно.
Зато Иван Федорович и Калганов благословились
на этот раз вполне, то есть с самым простодушным и простонародным чмоком в
руку.
За плетнем в соседском саду, взмостясь
на что-то, стоял, высунувшись по грудь, брат его Дмитрий Федорович и изо всех сил делал ему
руками знаки, звал его и манил, видимо боясь не только крикнуть, но даже сказать вслух слово, чтобы не услышали. Алеша тотчас подбежал к плетню.
А Агафья уже подозревала, мои тогдашние слова запомнила, подкралась и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась
на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх в потолок; никого не ранило; вбежали остальные, схватили его, отняли ружье, за
руки держат…
И вот вдруг мне тогда в ту же секунду кто-то и шепни
на ухо: «Да ведь завтра-то этакая, как приедешь с предложением
руки, и не выйдет к тебе, а велит кучеру со двора тебя вытолкать.
Потрясенная старуха Кате обрадовалась, как родной дочери, как звезде спасения, накинулась
на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, но это в будущем, а пока теперь, прямо в
руки, — восемьдесят тысяч, вот тебе, мол, приданое, делай с ним что хочешь.
Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас
на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!..» Как она увидела, Господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула
руками, потом вдруг закрыла
руками лицо, вся затряслась и пала
на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша!
Алеша вдруг вскочил из-за стола, точь-в-точь как, по рассказу, мать его, всплеснул
руками, потом закрыл ими лицо, упал как подкошенный
на стул и так и затрясся вдруг весь от истерического припадка внезапных, сотрясающих и неслышных слез.
Воспользовавшись тем, что Дмитрий Федорович, ворвавшись в залу,
на минуту остановился, чтоб осмотреться, Григорий обежал стол, затворил
на обе половинки противоположные входным двери залы, ведшие во внутренние покои, и стал пред затворенною дверью, раздвинув обе
руки крестом и готовый защищать вход, так сказать, до последней капли.
Но тот поднял обе
руки и вдруг схватил старика за обе последние космы волос его, уцелевшие
на висках, дернул его и с грохотом ударил об пол.
Мой секрет у вас в
руках; завтра, как придете, не знаю, как и взгляну
на вас.
Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше
на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее, — продолжал он, похаживая по комнате из угла в угол, держа
руки по карманам своего широкого, засаленного, из желтой летней коломянки, пальто.
— Когда я носил вот такой, как у вас, мешочек, так у нас носили
на левом боку, чтобы правою
рукой тотчас достать; а у вас ваш мешок
на правом боку, вам неловко доставать.
Мальчик молча и задорно ждал лишь одного, что вот теперь Алеша уж несомненно
на него бросится; видя же, что тот даже и теперь не бросается, совершенно озлился, как зверенок: он сорвался с места и кинулся сам
на Алешу, и не успел тот шевельнуться, как злой мальчишка, нагнув голову и схватив обеими
руками его левую
руку, больно укусил ему средний ее палец.
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат мой милый (потому что вы брат мой милый), — восторженно проговорила она опять, схватив его холодную
руку своею горячею
рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря
на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших слов я затихну и примирюсь — я это предчувствую!
Радость сияла
на ее лице, к величайшему огорчению Алеши; но Катерина Ивановна вдруг вернулась. В
руках ее были два радужные кредитные билета.
— Видите, у нас какие известия, — расставила
руки мамаша, указывая
на дочерей, — точно облака идут; пройдут облака, и опять наша музыка.
— Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя любят, все обожают! — и он начал опять целовать у нее обе
руки и нежно стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку, начал вдруг обтирать с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у самого засверкали слезы. — Ну-с, видели-с? Слышали-с? — как-то вдруг яростно обернулся он к нему, показывая
рукой на бедную слабоумную.
И, схватив Алешу за
руку, он вывел его из комнаты прямо
на улицу.
Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а мой Илюшка в ту самую минуту
на площади-то-с, как руки-то его целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с.
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая
на воздух
руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся,
на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
— Ах, Алеша, напротив, ужасно как хорошо, — нежно и со счастьем посмотрела
на него Lise. Алеша стоял, все еще держа свою
руку в ее
руке. Вдруг он нагнулся и поцеловал ее в самые губки.
Она умоляет, она не отходит, и когда Бог указывает ей
на пригвожденные
руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора.
И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают
на него
руки и уводят его.
Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая
на звере и держащая в
руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее «гадкое» тело.
— Что батюшка, спит или проснулся? — тихо и смиренно проговорил он, себе самому неожиданно, и вдруг, тоже совсем неожиданно, сел
на скамейку.
На мгновение ему стало чуть не страшно, он вспомнил это потом. Смердяков стоял против него, закинув
руки за спину, и глядел с уверенностью, почти строго.
Встретив Федора Павловича в зале, только что войдя, он вдруг закричал ему, махая
руками: «Я к себе наверх, а не к вам, до свидания», и прошел мимо, даже стараясь не взглянуть
на отца.
Думали сначала, что он наверно сломал себе что-нибудь,
руку или ногу, и расшибся, но, однако, «сберег Господь», как выразилась Марфа Игнатьевна: ничего такого не случилось, а только трудно было достать его и вынести из погреба
на свет Божий.
И вот, после обеденной трапезы, выходит он
на средину, а в
руках бумага — форменное донесение по начальству.
Говорить не может, задыхается, горячо мне
руку жмет, пламенно глядит
на меня. Но недолго мы беседовали, супруга его беспрерывно к нам заглядывала. Но успел-таки шепнуть мне...
После чаю стал я прощаться с ними, и вдруг вынес он мне полтину, жертву
на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в
руку, торопится: «Это уж вам, говорит, странному, путешествующему, пригодится вам, может, батюшка».
Все тогда встали с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще с улыбкой взирая
на них, тихо опустился с кресел
на пол и стал
на колени, затем склонился лицом ниц к земле, распростер свои
руки и, как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
Остановясь
на пороге, отец Ферапонт воздел
руки, и из-под правой
руки его выглянули острые и любопытные глазки обдорского гостя, единого не утерпевшего и взбежавшего вослед отцу Ферапонту по лесенке из-за превеликого своего любопытства.
Но расходившийся старик еще не окончил всего: отойдя шагов двадцать, он вдруг обратился в сторону заходящего солнца, воздел над собою обе
руки и — как бы кто подкосил его — рухнулся
на землю с превеликим криком...
— Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу! — неистово прокричал он, воздевая к солнцу
руки, и, пав лицом ниц
на землю, зарыдал в голос как малое дитя, весь сотрясаясь от слез своих и распростирая по земле
руки. Тут уж все бросились к нему, раздались восклицания, ответное рыдание… Исступление какое-то всех обуяло.
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул
на вопрошавшего отца свои очи,
на того, кому вверил его, умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул
рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
— Отстань! — проговорил вдруг Алеша, все по-прежнему не глядя
на него и устало махнув
рукой.