Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь
не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого?
Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время
на изучение фактов его жизни?
А коли нет крючьев, стало быть, и все побоку, значит, опять невероятно:
кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня
не потащат, то что ж тогда будет, где же правда
на свете?
Надо заметить, что Алеша, живя тогда в монастыре, был еще ничем
не связан, мог выходить куда угодно хоть
на целые дни, и если носил свой подрясник, то добровольно, чтобы ни от
кого в монастыре
не отличаться.
— Это я
на него,
на него! — указала она
на Алешу, с детской досадой
на себя за то, что
не вытерпела и рассмеялась.
Кто бы посмотрел
на Алешу, стоявшего
на шаг позади старца, тот заметил бы в его лице быструю краску, в один миг залившую его щеки. Глаза его сверкнули и потупились.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и
кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий
на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы
на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней
не в состоянии прожить ни с
кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
— Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем другое
на уме. Позволь, однако:
кто бы тебе мог такие подробности сообщить, и от
кого бы ты мог о них слышать. Ты
не мог ведь быть у Катерины Ивановны лично, когда он про тебя говорил?
— Нет,
не далеко, — с жаром проговорил Алеша. (Видимо, эта мысль давно уже в нем была.) — Всё одни и те же ступеньки. Я
на самой низшей, а ты вверху, где-нибудь
на тринадцатой. Я так смотрю
на это дело, но это всё одно и то же, совершенно однородное.
Кто ступил
на нижнюю ступеньку, тот все равно непременно вступит и
на верхнюю.
Испугалась ужасно: «
Не пугайте, пожалуйста, от
кого вы слышали?» — «
Не беспокойтесь, говорю, никому
не скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него
не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
— К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этот вопрос всего чаще решается в сердцах людей совсем
не на основании достоинств, а по другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права, так
кто же
не имеет права желать?
Но старшие и опытнейшие из братии стояли
на своем, рассуждая, что «
кто искренно вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу;
кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно как бы и
не инок и напрасно только пришел в монастырь, такому место в миру.
Поминайте их
на молитве тако: спаси всех, Господи, за
кого некому помолиться, спаси и тех,
кто не хочет тебе молиться.
Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря
на то, что он, как молчальник, почти и
не говорил ни с
кем ни слова.
—
Не имеют ли нужды в тебе? Обещал ли
кому вчера
на сегодня быти?
— Видишь. Непременно иди.
Не печалься. Знай, что
не умру без того, чтобы
не сказать при тебе последнее мое
на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока иди к тем,
кому обещал.
— Это чтобы стих-с, то это существенный вздор-с. Рассудите сами:
кто же
на свете в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить, хотя бы даже по приказанию начальства, то много ли бы мы насказали-с? Стихи
не дело, Марья Кондратьевна.
Я
не знаю,
кто ты, и знать
не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя
на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
Ты возразил, что человек жив
не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет
на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «
Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
— Совершенно верно-с… — пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться.
Кто взглянул бы
на его лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся он вовсе
не оттого, что было так весело. Да и сам он ни за что
не объяснил бы, что было тогда с ним в ту минуту. Двигался и шел он точно судорогой.
Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с
кем во всю жизнь свою
не сказал менее слов, как с ним, несмотря
на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий,
не мог подолгу ни
на кого сердиться, а потому как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
Но расходившийся старик еще
не окончил всего: отойдя шагов двадцать, он вдруг обратился в сторону заходящего солнца, воздел над собою обе руки и — как бы
кто подкосил его — рухнулся
на землю с превеликим криком...
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул
на вопрошавшего отца свои очи,
на того,
кому вверил его, умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул рукой, как бы
не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
—
Не смейся, Ракитин,
не усмехайся,
не говори про покойника: он выше всех,
кто был
на земле! — с плачем в голосе прокричал Алеша.
Захочу, и
не пойду я теперь никуда и ни к
кому, захочу — завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все деньги его, а сама
на всю жизнь работницей поденной пойду!..
Митя распорядился, чтобы был сварен шоколад
на всех девок и чтобы
не переводились всю ночь и кипели три самовара для чаю и пунша
на всякого приходящего:
кто хочет, пусть и угощается.
Господа, господа, я
не претендую
на равенство, я ведь понимаю же,
кто я такой теперь пред вами сижу.
— А вы и
не знали! — подмигнул ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. — А что, коль
не скажу? От
кого тогда узнать? Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо знало, да оно ведь вам
не скажет. А фактик-то любопытный, черт знает что
на нем можно соорудить, ха-ха! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас
на уме.
Не знаете вы, с
кем имеете дело! Вы имеете дело с таким подсудимым, который сам
на себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы — нет!
Его попросили выйти опять в «ту комнату». Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни
на кого не глядеть. В чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. «
На ряженого заглянуть приходил», — подумал Митя. Он уселся
на своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он
не в своем уме.
И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще
не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы
не плакало больше дитё,
не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб
не было вовсе слез от сей минуты ни у
кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать,
не отлагая и несмотря ни
на что, со всем безудержем карамазовским.
И действительно, Коля задал ему раз вопрос: «
Кто основал Трою?» —
на что Дарданелов отвечал лишь вообще про народы, их движения и переселения, про глубину времен, про баснословие, но
на то,
кто именно основал Трою, то есть какие именно лица, ответить
не мог, и даже вопрос нашел почему-то праздным и несостоятельным.
— А
кто тебя знает,
на что он тебе, — подхватила другая, — сам должен знать,
на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, а
не нам, глупый ты человек. Аль правду
не знаешь?
— Да, несмотря
на то, что все такие. Один вы и будьте
не такой. Вы и в самом деле
не такой, как все: вы вот теперь
не постыдились же признаться в дурном и даже в смешном. А нынче
кто в этом сознается? Никто, да и потребность даже перестали находить в самоосуждении. Будьте же
не такой, как все; хотя бы только вы один оставались
не такой, а все-таки будьте
не такой.
— Да, жаль, что
не отколотил тебя по мордасам, — горько усмехнулся он. — В часть тогда тебя тащить нельзя было:
кто ж бы мне поверил и
на что я мог указать, ну а по мордасам… ух, жаль
не догадался; хоть и запрещены мордасы, а сделал бы я из твоей хари кашу.
— А по-моему, лучше молчите-с. Ибо что можете вы
на меня объявить в моей совершенной невинности и
кто вам поверит? А только если начнете, то и я все расскажу-с, ибо как же бы мне
не защитить себя?
— Слишком стыдно вам будет-с, если
на себя во всем признаетесь. А пуще того бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу, что ничего такого я вам
не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а
на то и похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а
на меня выдумали, так как все равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь, а
не за человека. Ну и
кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть одно доказательство?
— C’est charmant, [Это восхитительно (фр.).] приживальщик. Да я именно в своем виде.
Кто ж я
на земле, как
не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом деле, а
не за твою только фантазию, как стоял
на том в прошлый раз…
Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что
не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что
кто ж
на них тогда станет подписываться.
На вопрос Алеши: «Заявила ль она
кому следует?» — ответила, что никому
не заявляла, а «прямо бросилась к вам к первому и всю дорогу бежала бегом».
Иван Федорович приблизился как-то удивительно медленно, ни
на кого не глядя и опустив даже голову, точно о чем-то нахмуренно соображая.
Ибо если в его тройку впрячь только его же героев, Собакевичей, Ноздревых и Чичиковых, то
кого бы ни посадить ямщиком, ни до чего путного
на таких конях
не доедешь!
В тот вечер, когда было написано это письмо, напившись в трактире «Столичный город», он, против обыкновения, был молчалив,
не играл
на биллиарде, сидел в стороне, ни с
кем не говорил и лишь согнал с места одного здешнего купеческого приказчика, но это уже почти бессознательно, по привычке к ссоре, без которой, войдя в трактир, он уже
не мог обойтись.
И вот постепенно, в расстроенном и больном мозгу его созидается мысль — страшная, но соблазнительная и неотразимо логическая: убить, взять три тысячи денег и свалить все потом
на барчонка:
на кого же и подумают теперь, как
не на барчонка,
кого же могут обвинить, как
не барчонка, все улики, он тут был?
Он едва взглянул
на вошедшего Алешу, да и ни
на кого не хотел глядеть, даже
на плачущую помешанную жену свою, свою «мамочку», которая все старалась приподняться
на свои больные ноги и заглянуть поближе
на своего мертвого мальчика.
Кто-то крикнул ему, чтоб он надел шляпу, а то теперь холодно, но, услышав, он как бы в злобе шваркнул шляпу
на снег и стал приговаривать: «
Не хочу шляпу,
не хочу шляпу!» Мальчик Смуров поднял ее и понес за ним.
Ну, а
кто нас соединил в этом добром хорошем чувстве, об котором мы теперь всегда, всю жизнь вспоминать будем и вспоминать намерены,
кто как
не Илюшечка, добрый мальчик, милый мальчик, дорогой для нас мальчик
на веки веков!