Неточные совпадения
Петр Александрович
повел дело горячо
и даже назначен был (купно с Федором Павловичем) в опекуны ребенку, потому что все же после матери оставалось именьице — дом
и поместье.
Пить вино
и развратничать он не любит, а между тем старик
и обойтись без него не может, до того ужились!» Это была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда как будто слушаться, хотя был чрезвычайно
и даже злобно подчас своенравен; даже
вести себя начал иногда приличнее…
Конечно, все это лишь древняя легенда, но вот
и недавняя быль: один из наших современных иноков спасался на Афоне,
и вдруг старец его
повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины души своей,
и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: «Там тебе место, а не здесь».
— Это я непременно исполню! — вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, — непременно.
И знаете, мы все дали слово
вести себя здесь порядочно… А вы, Петр Александрович, пожалуете?
— Старец Варсонофий действительно казался иногда как бы юродивым, но много рассказывают
и глупостей. Палкой же никогда
и никого не бивал, — ответил монашек. — Теперь, господа, минутку повремените, я о вас
повещу.
Извозчик он, не бедные мы, отец, не бедные, сами от себя извоз
ведем, все свое содержим,
и лошадок
и экипаж.
— О, это все по поводу Дмитрия Федоровича
и… всех этих последних происшествий, — бегло пояснила мамаша. — Катерина Ивановна остановилась теперь на одном решении… но для этого ей непременно надо вас видеть… зачем? Конечно не знаю, но она просила как можно скорей.
И вы это сделаете, наверно сделаете, тут даже христианское чувство
велит.
— Я нарочно
и сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь,
и ты. Вам же, Петр Александрович, даже приличие
велит теперь явиться к отцу игумену, надо извиниться в том, что мы с вами там накутили…
Велит не плакать
и идти из монастыря, Господи!
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было бы выразить такими словами: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да
и только!» Кучеру он
велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь
и прямо к игумену.
Очень бы надо примолвить кое-что
и о нем специально, но мне совестно столь долго отвлекать внимание моего читателя на столь обыкновенных лакеев, а потому
и перехожу к моему рассказу, уповая, что о Смердякове как-нибудь сойдет само собою в дальнейшем течении
повести.
И вот вдруг мне тогда в ту же секунду кто-то
и шепни на ухо: «Да ведь завтра-то этакая, как приедешь с предложением руки,
и не выйдет к тебе, а
велит кучеру со двора тебя вытолкать.
— Буду, понимаю, что нескоро, что нельзя этак прийти
и прямо бух! Он теперь пьян. Буду ждать
и три часа,
и четыре,
и пять,
и шесть,
и семь, но только знай, что сегодня, хотя бы даже в полночь, ты явишься к Катерине Ивановне, с деньгами или без денег,
и скажешь: «
Велел вам кланяться». Я именно хочу, чтобы ты этот стих сказал: «
Велел, дескать, кланяться».
— Милый! Молодец! Он кофейку выпьет. Не подогреть ли? Да нет,
и теперь кипит. Кофе знатный, смердяковский. На кофе да на кулебяки Смердяков у меня артист, да на уху еще, правда. Когда-нибудь на уху приходи, заранее дай знать… Да постой, постой, ведь я тебе давеча совсем
велел сегодня же переселиться с тюфяком
и подушками? Тюфяк-то притащил? хе-хе-хе!..
— Но я ее видел… Стало быть, она… Я узнаю сейчас, где она… Прощай, Алексей! Езопу теперь о деньгах ни слова, а к Катерине Ивановне сейчас же
и непременно: «Кланяться
велел, кланяться
велел, кланяться! Именно кланяться
и раскланяться!» Опиши ей сцену.
К тому же еще
велел передать Катерине Ивановне
и только что происшедшую у отца сцену.
Эта радость, посещавшая его,
вела за собой легкий
и спокойный сон.
Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами
и с ними только
ведет беседу, вот почему с людьми
и молчит.
— Да.
И, кроме того, я тебе вчера сам
велел прийти. Вздор все это. Напрасно изволил потревожиться. Я так, впрочем,
и знал, что ты тотчас притащишься…
Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я тебе на сегодня
велел приходить: хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то, если б ему тысячку, ну другую, я бы теперь отсчитал, согласился ли бы он, нищий
и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки
и уже от нее совсем отказаться, а?
— Ах, это счастливо! — воскликнул Алеша. — Вот я с ней
и увижусь у вас, она вчера
велела мне непременно прийти к ней сегодня.
— Нисколько. Я как прочел, то тотчас
и подумал, что этак все
и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс
и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы
и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне
и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены не найду, а мне старец
велит жениться…
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду
и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу
и на улице еще долго
вел,
и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле
и плакал вслух
и просил за отца
и бросался ко всем
и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
Иногда даже оба мечтали вместе
и сочиняли целые
повести вдвоем, но большею частью веселые
и смешные.
— С большою охотой, Lise,
и непременно, только не в самом главном. В самом главном, если вы будете со мной несогласны, то я все-таки сделаю, как мне долг
велит.
— Да, во-первых, хоть для русизма: русские разговоры на эти темы все ведутся как глупее нельзя
вести. А во-вторых, опять-таки чем глупее, тем ближе к делу. Чем глупее, тем
и яснее. Глупость коротка
и нехитра, а ум виляет
и прячется. Ум подлец, а глупость пряма
и честна. Я довел дело до моего отчаяния,
и чем глупее я его выставил, тем для меня же выгоднее.
— Уж конечно, объясню, не секрет, к тому
и вел. Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить
и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий мальчик. Никогда еще Алеша не видал у него такой улыбки.
— Конечно, скажу, к тому
и вел, чтобы сказать. Ты мне дорог, я тебя упустить не хочу
и не уступлю твоему Зосиме.
Она умоляет, она не отходит,
и когда Бог указывает ей на пригвожденные руки
и ноги ее сына
и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она
велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам
и архангелам пасть вместе с нею
и молить о помиловании всех без разбора.
Он простирает перст свой
и велит стражам взять его.
И люди обрадовались, что их вновь
повели как стадо
и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки.
И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти
и разрушения, а для того принять ложь
и обман
и вести людей уже сознательно к смерти
и разрушению,
и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их
ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
Впоследствии начались в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с братом Дмитрием, пошли хлопоты — говорили они
и об этом, но хотя Смердяков
вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон
и полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки,
и чтобы не было из него ни
вести, ни отзыва; в новый мир, в новые места,
и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел,
и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей
и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде
повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая,
и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили
и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже
и от себя поведали
и рассказали что-либо, к тому же
и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос
и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя
и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
С тех пор — даже вчера еще взял ее —
и не могу читать эту пресвятую
повесть без слез.
Попробуйте прочтите ему далее
повесть, трогательную
и умилительную, о прекрасной Эсфири
и надменной Вастии; или чудное сказание о пророке Ионе во чреве китове.
Но вскоре вместо вина упьются
и кровью, к тому их
ведут.
В Европе восстает народ на богатых уже силой,
и народные вожаки повсеместно
ведут его к крови
и учат, что прав гнев его.
И еще до рассвета, как передавалось потом по слухам,
весть о новопреставленном достигла города.
Но еще не минуло
и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное
и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная
и суетная
повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем городе
и по всей нашей окрестности.
Войдет, постоит недолго
и выходит подтвердить скорее
весть другим, толпою ожидающим извне.
Старца Зосиму, как уже
и всем известно было сие, не любил отец Ферапонт чрезвычайно;
и вот
и к нему, в его келейку, донеслась вдруг
весть о том, что «суд-то Божий, значит, не тот, что у человеков,
и что естество даже предупредил».
— Легкомысленны словеса твои, отче! — возвысил голос
и отец Паисий, — посту
и подвижничеству твоему удивляюсь, но легкомысленны словеса твои, якобы изрек юноша в миру, непостоянный
и младоумный. Изыди же, отче,
повелеваю тебе, — прогремел в заключение отец Паисий.
— Да
вели подать свечей-то! — проговорил Ракитин с развязным видом самого короткого знакомого
и близкого человека, имеющего даже право распоряжаться в доме.
Митя-то
и поверил, что я там, а я вот дома заперлась — сижу, одной
вести жду.
— Говорю тебе,
вести жду, золотой одной такой весточки, так что Митеньки-то
и не надо бы теперь вовсе.
— Да что это у тебя за минута,
и какая такая там «
весть», можно спросить, аль секрет? — с любопытством ввернул опять Ракитин, изо всей силы делая вид, что
и внимания не обращает на щелчки, которые в него летели беспрерывно.
Вот теперь приехал этот обидчик мой, сижу теперь
и жду
вести.