Неточные совпадения
Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а дом свой обратил в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный слуга этого дома Григорий, и
не позаботься он тогда о нем, то, может быть, на ребенке некому было бы переменить рубашонку.
— Простите, господа, что оставляю вас
пока на несколько лишь минут, — проговорил он, обращаясь ко всем посетителям, — но меня ждут еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки
не лгите, — прибавил он, обратившись к Федору Павловичу с веселым лицом.
— Ведь вы давеча почему
не ушли после «любезно-то лобызаше» и согласились в такой неприличной компании оставаться? А потому, что чувствовали себя униженным и оскорбленным и остались, чтобы для реваншу выставить ум. Теперь уж вы
не уйдете,
пока им ума своего
не выставите.
Правда, — усмехнулся старец, — теперь общество христианское
пока еще само
не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они
не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь.
—
Не совсем шутили, это истинно. Идея эта еще
не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния.
Пока с отчаяния и вы забавляетесь — и журнальными статьями, и светскими спорами, сами
не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос
не решен, и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…
— Молчать! — закричал Дмитрий Федорович, — подождите,
пока я выйду, а при мне
не смейте марать благороднейшую девицу… Уж одно то, что вы о ней осмеливаетесь заикнуться, позор для нее…
Не позволю!
Не здесь твое место
пока.
А Грушенька ни тому, ни другому;
пока еще виляет да обоих дразнит, высматривает, который выгоднее, потому хоть у папаши можно много денег тяпнуть, да ведь зато он
не женится, а пожалуй, так под конец ожидовеет и запрет кошель.
— Меня
не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия же Федоровича, то есть, если хочешь, он
не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и выйти
не мог все время,
пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
— Стой, ты это знал. И вижу, что ты все сразу понял. Но молчи,
пока молчи.
Не жалей и
не плачь!
Федор Павлович громко хохотал и смеялся; Алеша еще из сеней услышал его визгливый, столь знакомый ему прежде смех и тотчас же заключил, по звукам смеха, что отец еще далеко
не пьян, а
пока лишь всего благодушествует.
— Ну что ж, я пожалуй. Ух, голова болит. Убери коньяк, Иван, третий раз говорю. — Он задумался и вдруг длинно и хитро улыбнулся: —
Не сердись, Иван, на старого мозгляка. Я знаю, что ты
не любишь меня, только все-таки
не сердись.
Не за что меня и любить-то. В Чермашню съездишь, я к тебе сам приеду, гостинцу привезу. Я тебе там одну девчоночку укажу, я ее там давно насмотрел.
Пока она еще босоножка.
Не пугайся босоножек,
не презирай — перлы!..
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем
не сообщать никому, «
пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти сам
не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
— Видишь. Непременно иди.
Не печалься. Знай, что
не умру без того, чтобы
не сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь
пока иди к тем, кому обещал.
— Теперь я
пока все-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь — поган стану,
не пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся.
И до тех пор
пока дама
не заговорила сама и
пока объяснялся Алеша с хозяином, она все время так же надменно и вопросительно переводила свои большие карие глаза с одного говорившего на другого.
— Я бы вам советовал, — с жаром продолжал Алеша, — некоторое время
не посылать его вовсе в школу,
пока он уймется… и гнев этот в нем пройдет…
Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе:
не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то
не оторвусь от него,
пока его весь
не осилю!
Всю жизнь прежде
не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять
не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать,
пока поймали минутку в трактире-то?
— Ну я-то
пока еще этого
не знаю и понять
не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже.
Но деточки ничего
не съели и
пока еще ни в чем
не виновны.
Сам Ришар свидетельствует, что в те годы он, как блудный сын в Евангелии, желал ужасно поесть хоть того месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему
не давали даже и этого и били, когда он крал у свиней, и так провел он все детство свое и всю юность, до тех пор
пока возрос и, укрепившись в силах, пошел сам воровать.
Никакая наука
не даст им хлеба,
пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».
И
пока люди
не поймут сего, они будут несчастны.
А помри ваш родитель теперь,
пока еще этого нет ничего-с, то всякому из вас по сорока тысяч верных придется тотчас-с, даже и Дмитрию Федоровичу, которого они так ненавидят-с, так как завещания у них ведь
не сделано-с…
Впрочем, встал он с постели
не более как за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались в его келью раньше и ждали,
пока он проснется, по твердому заверению отца Паисия, что «учитель встанет несомненно, чтоб еще раз побеседовать с милыми сердцу его, как сам изрек и как сам пообещал еще утром».
Как только я это сказал, расхохотались все до единого: «Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя», — смеются,
не унимаются, да и
не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц,
пока отставка
не вышла, точно на руках меня носят: «Ах ты, монах», — говорят.
Да и многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы
пока на земле
не можем постичь,
не соблазняйся и сим и
не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия вечный то, что ты мог постичь, а
не то, чего
не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже
не станешь.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она
не взяла ножа,
не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел в переулок.
Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Замечательно еще то, что эти самые люди с высокими сердцами, стоя в какой-нибудь каморке, подслушивая и шпионя, хоть и понимают ясно «высокими сердцами своими» весь срам, в который они сами добровольно залезли, но, однако, в ту минуту по крайней мере,
пока стоят в этой каморке, никогда
не чувствуют угрызений совести.
Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он тем хотел указать — это была
пока еще тайна, которую
не знал никто в мире, которую он
не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если
не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, «с того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
И сказал тогда аду Господь: «
Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени,
пока снова приду».
Несколько обрюзглое, почти уже сорокалетнее лицо пана с очень маленьким носиком, под которым виднелись два претоненькие востренькие усика, нафабренные и нахальные,
не возбудило в Мите тоже ни малейших
пока вопросов.
— Ну, Бог с ним, коли больной. Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня на все пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел завтра застрелиться! Нет, погоди
пока, завтра я тебе, может, одно словечко скажу…
не сегодня скажу, а завтра. А ты бы хотел сегодня? Нет, я сегодня
не хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
— Ну хорошо, хорошо. Здесь, брат, только поют и пляшут, а впрочем, черт! подожди… Кушай
пока, ешь, пей, веселись. Денег
не надо ли?
А впрочем, я вижу, господа, что мне
пока еще неприлично острить пред вами,
пока то есть
не объяснимся.
— Да это же невозможно, господа! — вскричал он совершенно потерявшись, — я… я
не входил… я положительно, я с точностью вам говорю, что дверь была заперта все время,
пока я был в саду и когда я убегал из сада. Я только под окном стоял и в окно его видел, и только, только… До последней минуты помню. Да хоть бы и
не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только и известны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков, никому бы в мире
не отворил!
—
Не беспокойтесь… Мы как-нибудь поправим это, а
пока потрудитесь снять и носки.
Но знайте, что
пока я носил, я в то же время каждый день и каждый час мой говорил себе: «Нет, Дмитрий Федорович, ты, может быть, еще и
не вор».
— Извольте-с, это дело должно объясниться и еще много к тому времени впереди, но
пока рассудите: у нас, может быть, десятки свидетельств о том, что вы именно сами распространяли и даже кричали везде о трех тысячах, истраченных вами, о трех, а
не о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних денег, тоже многим успели дать знать, что денег опять привезли с собою три тысячи…
— Решительно успокойтесь на этот счет, Дмитрий Федорович, — тотчас же и с видимою поспешностью ответил прокурор, — мы
не имеем
пока никаких значительных мотивов хоть в чем-нибудь обеспокоить особу, которою вы так интересуетесь. В дальнейшем ходе дела, надеюсь, окажется то же… Напротив, сделаем в этом смысле все, что только можно с нашей стороны. Будьте совершенно спокойны.
— Дроби немножко подарю, вот, бери, только маме своей до меня
не показывай,
пока я
не приду обратно, а то подумает, что это порох, и так и умрет от страха, а вас выпорет.
— Знаю, я только для красоты слога сказал. И маму вы никогда
не обманывайте, но на этот раз —
пока я приду. Итак, пузыри, можно мне идти или нет?
Не заплачете без меня от страха?
Мне, главное, и за прежнее хотелось его прошколить, так что, признаюсь, я тут схитрил, притворился, что в таком негодовании, какого, может, и
не было у меня вовсе: «Ты, говорю, сделал низкий поступок, ты подлец, я, конечно,
не разглашу, но
пока прерываю с тобою сношения.
—
Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать,
пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь же,
пока я с ней
не разорвал, она все еще надеется и
не станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
Алеша стоял на перекрестке у фонаря,
пока Иван
не скрылся совсем во мраке.
— Слушай, — встал с места Иван Федорович, пораженный последним доводом Смердякова и прерывая разговор, — я тебя вовсе
не подозреваю и даже считаю смешным обвинять… напротив, благодарен тебе, что ты меня успокоил. Теперь иду, но опять зайду.
Пока прощай, выздоравливай.
Не нуждаешься ли в чем?
Стало быть, верно, что был Дмитрий Федорович, вскочило мне тотчас в голову и тотчас тут же порешил все это покончить внезапно-с, так как Григорий Васильевич если и живы еще, то, лежа в бесчувствии,
пока ничего
не увидят.
Но Иван Федорович, выйдя от него, благоразумного совета
не исполнил и лечь лечиться пренебрег: «Хожу ведь, силы есть
пока, свалюсь — дело другое, тогда пусть лечит кто хочет», — решил он, махнув рукой.
И все время,
пока он рассказывал, он
не отводил от него глаз, как бы чем-то очень пораженный в выражении его лица.