Неточные совпадения
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем
почти не жил в своем поместье) лишь то,
что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти.
Деда его, то есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так
что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе.
Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем,
что она, так сказать, пред ним «виновата» и
что он ее
почти «с петли снял», пользуясь, кроме того, ее феноменальным смирением и безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия.
Как характерную черту сообщу,
что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот раз взял сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем
почти непозволительным для слуги образом, а однажды так даже разогнал оргию и всех наехавших безобразниц силой.
По смерти ее с обоими мальчиками случилось
почти точь-в-точь то же самое,
что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали все к тому же Григорию и также к нему в избу.
Только впоследствии объяснилось,
что Иван Федорович приезжал отчасти по просьбе и по делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого в первый раз отроду узнал и увидал тоже
почти в это же самое время, в этот самый приезд, но с которым, однако же, по одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы в переписку.
Чистые в душе и сердце мальчики,
почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не понимают из того,
что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за
что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому
что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив,
почтут за удовольствие».
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши,
что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и
что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них
почти совсем не по силам.
Про старца Зосиму говорили многие,
что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний,
что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую,
что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с
чем тот пришел,
чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и
почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде
чем тот молвил слово.
Но при этом Алеша
почти всегда замечал,
что многие,
почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него
почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое.
Алешу необыкновенно поражало и то,
что старец был вовсе не строг; напротив, был всегда
почти весел в обхождении.
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в глазах Алеши,
что брат Дмитрий был человек в сравнении с Иваном
почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры,
что, может быть, нельзя бы было и придумать двух человек несходнее между собой.
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти, не то
что шел, а, лучше сказать,
почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным
почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
В эти секунды, когда вижу,
что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают,
почти как бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
Все
почти допускаемые, входя в келью, понимали,
что им оказывают тем великую милость.
Теперь они приехали вдруг опять, хотя и знали,
что старец
почти уже не может вовсе никого принимать, и, настоятельно умоляя, просили еще раз «счастья узреть великого исцелителя».
— Постой, — сказал старец и приблизил ухо свое прямо к ее губам. Женщина стала продолжать тихим шепотом, так
что ничего
почти нельзя было уловить. Она кончила скоро.
Я стою и кругом вижу,
что всем все равно,
почти всем, никто об этом теперь не заботится, а я одна только переносить этого не могу.
После нескольких минут он опять, влекомый тою же непреодолимою силой, повернулся посмотреть, глядят ли на него или нет, и увидел,
что Lise, совсем
почти свесившись из кресел, выглядывала на него сбоку и ждала изо всех сил, когда он поглядит; поймав же его взгляд, расхохоталась так,
что даже и старец не выдержал...
Алеша, изучивший
почти всякое выражение его лица, видел ясно,
что он ужасно утомлен и себя пересиливает.
— Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого не исправляют, а главное,
почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не только не уменьшается, а
чем далее, тем более нарастает.
Видно было,
что он обдумал этот поклон заранее и надумал его искренно,
почтя своею обязанностью выразить тем свою почтительность и добрые намерения.
Поступок этот, да и весь предыдущий, неожиданный от Ивана Федоровича, разговор со старцем как-то всех поразили своею загадочностью и даже какою-то торжественностью, так
что все на минуту было примолкли, а в лице Алеши выразился
почти испуг.
— Это он отца, отца!
Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою
честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то,
что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
— Сделайте одолжение, почтенный отец, засвидетельствуйте все мое глубокое уважение отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том,
что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни за
что не могу иметь
честь принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
— К несчастию, я действительно чувствую себя
почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания,
что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то,
что мы здесь натворили, и разъяснить,
что это не мы… Как вы думаете?
— Друг, друг, в унижении, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед! Не думай,
что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк и развратничает. Я, брат,
почти только об этом и думаю, об этом униженном человеке, если только не вру. Дай Бог мне теперь не врать и себя не хвалить. Потому мыслю об этом человеке,
что я сам такой человек.
Как раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для
чего, не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по
почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и не знали.
Что-то граничило
почти с отчаянием,
чего никогда не бывало в сердце Алеши.
Кроме всего этого, он заметил с первых же слов ее,
что она в каком-то сильном возбуждении, может быть очень в ней необычайном, — возбуждении, похожем
почти даже на какой-то восторг.
— Не только говорил, но это, может быть, всего сильнее убивало его. Он говорил,
что лишен теперь
чести и
что теперь уже все равно, — с жаром ответил Алеша, чувствуя всем сердцем своим, как надежда вливается в его сердце и
что в самом деле, может быть, есть выход и спасение для его брата. — Но разве вы… про эти деньги знаете? — прибавил он и вдруг осекся.
Давеча я, может, вам и пообещала
что, а вот сейчас опять думаю: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, — раз уж мне ведь он очень понравился, целый час
почти даже нравился.
От города до монастыря было не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел по пустынной в этот час дороге.
Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только
что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала...
Я могу еще остановиться; остановясь, я могу завтра же целую половину потерянной
чести воротить, но я не остановлюсь, я совершу подлый замысел, и будь ты вперед свидетелем,
что я заранее и зазнамо говорю это!
Вот против этих-то братских «исповедей» и восставали противники старчества, говоря,
что это профанация исповеди как таинства,
почти кощунство, хотя тут было совсем иное.
Сердце его загорелось любовью, и он горько упрекнул себя,
что мог на мгновение там, в городе, даже забыть о том, кого оставил в монастыре на одре смерти и кого
чтил выше всех на свете.
«Столько лет учил вас и, стало быть, столько лет вслух говорил,
что как бы и привычку взял говорить, а говоря, вас учить, и до того сие,
что молчать мне
почти и труднее было бы,
чем говорить, отцы и братия милые, даже и теперь при слабости моей», — пошутил он, умиленно взирая на толпившихся около него.
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но
почти сам не веруя своей оговорке,
что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Дело в том,
что теперь он был уже в некотором недоумении и
почти не знал,
чему верить.
Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря на то,
что он, как молчальник,
почти и не говорил ни с кем ни слова.
Опасен же был он, главное, тем,
что множество братии вполне сочувствовало ему, а из приходящих мирских очень многие
чтили его как великого праведника и подвижника, несмотря на то,
что видели в нем несомненно юродивого.
Слово «надрыв», только
что произнесенное госпожой Хохлаковой, заставило его
почти вздрогнуть, потому
что именно в эту ночь, полупроснувшись на рассвете, он вдруг, вероятно отвечая своему сновидению, произнес: «Надрыв, надрыв!» Снилась же ему всю ночь вчерашняя сцена у Катерины Ивановны.
— В этих делах, Алексей Федорович, в этих делах теперь главное —
честь и долг, и не знаю,
что еще, но нечто высшее, даже, может быть, высшее самого долга.
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю,
что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том,
что вы брата Дмитрия, может быть, совсем не любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть, не любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только
чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому
что никто здесь правды не хочет сказать…
— В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»… — и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему в упор и так,
что колени их
почти соприкасались вместе.
Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута такая пришла-с,
что надо выслушать, ибо вы даже и понять не можете,
что могут значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный,
почти дикий восторг.
— Доложите пославшим вас,
что мочалка
чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся, на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
Но так серьезно раскаивалась,
почти до слез, так
что я удивилась.
А стало быть, теперь уж ничего нет легче, как заставить его принять эти же двести рублей не далее как завтра, потому
что он уж свою
честь доказал, деньги швырнул, растоптал…