Неточные совпадения
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда,
уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой
раз, чтобы совсем
уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него
уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал
уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Просто повторю, что сказал
уже выше: вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему
разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его.
Когда же церковь хоронила тело его,
уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и так до трех
раз.
Раз, много лет
уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
Они
уже с неделю как жили в нашем городе, больше по делам, чем для богомолья, но
уже раз, три дня тому назад, посещали старца.
Теперь они приехали вдруг опять, хотя и знали, что старец почти
уже не может вовсе никого принимать, и, настоятельно умоляя, просили еще
раз «счастья узреть великого исцелителя».
Два
раза оттуда писал, а тут вот
уже год писать перестал.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если
уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще
раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый
раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Она давно
уже, еще с прошлого
раза, заметила, что Алеша ее конфузится и старается не смотреть на нее, и вот это ее ужасно стало забавлять.
И однако, все шли. Монашек молчал и слушал. Дорогой через песок он только
раз лишь заметил, что отец игумен давно
уже ожидают и что более получаса опоздали. Ему не ответили. Миусов с ненавистью посмотрел на Ивана Федоровича.
У нас что
раз упало, то
уж и вовеки лежи.
Важный и величественный Григорий обдумывал все свои дела и заботы всегда один, так что Марфа Игнатьевна
раз навсегда давно
уже поняла, что в советах ее он совсем не нуждается.
Из той ватаги гулявших господ как
раз оставался к тому времени в городе лишь один участник, да и то пожилой и почтенный статский советник, обладавший семейством и взрослыми дочерьми и который
уж отнюдь ничего бы не стал распространять, если бы даже что и было; прочие же участники, человек пять, на ту пору разъехались.
Только я вот что досконально знал по секрету и даже давно: что сумма, когда отсмотрит ее начальство, каждый
раз после того, и это
уже года четыре кряду, исчезала на время.
Но
раз, когда мальчику было
уже лет пятнадцать, заметил Федор Павлович, что тот бродит около шкафа с книгами и сквозь стекло читает их названия.
Раз случилось, что Федор Павлович, пьяненький, обронил на собственном дворе в грязи три радужные бумажки, которые только что получил, и хватился их на другой только день: только что бросился искать по карманам, а радужные вдруг
уже лежат у него все три на столе.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько
уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний
раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний
раз!
Раз только разве один, еще в первый год: молилась
уж она тогда очень, особенно богородичные праздники наблюдала и меня тогда от себя в кабинет гнала.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как
раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда
уже они оба вышли из кельи старца.
— Так вы сзади? Они правду, стало быть, говорят про вас, что вы нападаете исподтишка? — обернулся опять Алеша, но на этот
раз мальчишка с остервенением опять пустил в Алешу камнем и
уже прямо в лицо, но Алеша успел заслониться вовремя, и камень ударил его в локоть.
Еще с месяц назад ему
уже несколько
раз и с разных сторон внушали, что брат Иван любит Катерину Ивановну и, главное, действительно намерен «отбить» ее у Мити.
Ваша жизнь, Катерина Ивановна, будет проходить теперь в страдальческом созерцании собственных чувств, собственного подвига и собственного горя, но впоследствии страдание это смягчится, и жизнь ваша обратится
уже в сладкое созерцание
раз навсегда исполненного твердого и гордого замысла, действительно в своем роде гордого, во всяком случае отчаянного, но побежденного вами, и это сознание доставит вам наконец самое полное удовлетворение и примирит вас со всем остальным…
Прощайте, Катерина Ивановна, вам нельзя на меня сердиться, потому что я во сто
раз более вас наказан: наказан
уже тем одним, что никогда вас не увижу.
— Какой же это встречи-с? Это
уж не той ли самой-с? Значит, насчет мочалки, банной мочалки? — надвинулся он вдруг так, что в этот
раз положительно стукнулся коленками в Алешу. Губы его как-то особенно сжались в ниточку.
Варвара-то Николавна
уже стала ворчать: «Шуты, паяцы, разве может у вас что разумное быть?» — «Так точно, говорю, Варвара Николавна, разве может у нас что разумное быть?» Тем на тот
раз и отделался.
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний
уже раз обернулся, на этот
раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
— Ах, какое презрение! Алеша, милый, не будем ссориться с самого первого
раза, — я вам лучше всю правду скажу: это, конечно, очень дурно подслушивать, и,
уж конечно, я не права, а вы правы, но только я все-таки буду подслушивать.
— А вы как изволили на сей
раз пройти, так как ворота здешние
уж час как на щеколду затворены? — спросил он, пристально смотря на Алешу.
Я спрашивал себя много
раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого, то есть опять-таки до тридцати этих лет, а там
уж сам не захочу, мне так кажется.
Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной
раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно
уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем.
Это уменьшит размеры моей аргументации
раз в десять, но лучше
уж про одних детей.
Но ищет человек преклониться пред тем, что
уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди
разом согласились на всеобщее пред ним преклонение.
И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес,
уже собственных, и поклонится
уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто
раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и
уже раз навсегда.
Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если бы даже Аграфена Александровна
уже пришла, и они бы с ней заперлись, а Дмитрий Федорович тем временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я им тотчас о том доложить, постучамши три
раза, так что первый-то знак в пять стуков означает: «Аграфена Александровна пришли», а второй знак в три стука — «оченно, дескать, надоть»; так сами по нескольку
раз на примере меня учили и разъясняли.
Налгал третьего года, что жена у него умерла и что он
уже женат на другой, и ничего этого не было, представь себе: никогда жена его не умирала, живет и теперь и его бьет каждые три дня по
разу.
Дело в том, что как
раз в этот вечер ждал он прибытия Грушеньки
уже почти наверно; по крайней мере получил он от Смердякова, еще рано поутру, почти заверение, что «они
уж несомненно обещали прибыть-с».
Хлопотливо было Федору Павловичу, но никогда еще сердце его не купалось в более сладкой надежде: почти ведь наверно можно было сказать, что в этот
раз она
уже непременно придет!..
Впрочем, встал он с постели не более как за четверть часа до прихода Алеши; гости
уже собрались в его келью раньше и ждали, пока он проснется, по твердому заверению отца Паисия, что «учитель встанет несомненно, чтоб еще
раз побеседовать с милыми сердцу его, как сам изрек и как сам пообещал еще утром».
Обещанию же этому, да и всякому слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до того, что если бы видел его и совсем
уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще
раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы, может быть, и самой смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное.
Впрочем, и сам
уже знал, что давно нездоров, и еще за год пред тем проговорил
раз за столом мне и матери хладнокровно: «Не жилец я на свете меж вами, может, и года не проживу», и вот словно и напророчил.
А в жизни потом много
раз припоминал
уже со слезами, как он велел жить за себя.
Други и учители, слышал я не
раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие сам, — что не могут они
уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят
уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
В юности моей, давно
уже, чуть не сорок лет тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали
раз на большой реке судоходной, на берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет
уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть.
Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же, был этот молодой помещик женихом ее
уже давно и что сам же я встречал его множество
раз в ихнем доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что
уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и
раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые.
Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь
уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится… долг исполнил…
А Россию спасет Господь, как спасал
уже много
раз.
Тут прибавлю еще
раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум
уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
И никто-то их не укорял более, никто-то доброго гласа не подымал, что было даже и чудно, ибо преданных усопшему старцу было в монастыре все же большинство; но
уж, видно, сам Господь допустил, чтобы на сей
раз меньшинство временно одержало верх.