Неточные совпадения
Федор Павлович узнал о
смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до
того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
По
смерти ее с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь
то же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали все к
тому же Григорию и также к нему в избу.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по
смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам
того не знал.
Это было именно
то самое время, когда он получил из Петербурга известие о
смерти его первой супруги, Аделаиды Ивановны, и когда с крепом на шляпе пил и безобразничал так, что иных в городе, даже из самых беспутнейших, при взгляде на него коробило.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что
тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной
смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в
тот день газете.
— А хотя бы даже и
смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о
том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Сердце его загорелось любовью, и он горько упрекнул себя, что мог на мгновение там, в городе, даже забыть о
том, кого оставил в монастыре на одре
смерти и кого чтил выше всех на свете.
И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа
смерти и разрушения, а для
того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к
смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для
того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
— Если бы я даже эту самую штуку и мог-с,
то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку,
то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от
смерти; ибо когда я в болезни лежу,
то хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
Так вот теперь это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда ни Дмитрию Федоровичу, ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после
смерти родителя не останется, ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для
того и выйдут за них, чтобы все на себя отписать и какие ни на есть капиталы на себя перевести-с.
Обещанию же этому, да и всякому слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до
того, что если бы видел его и совсем уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще раз восстанет и простится с ним,
то не поверил бы, может быть, и самой
смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное.
Был он в городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский дом и много, кроме
того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом по
смерти его и обнаружилось.
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и
смерть арестанта успокоили его, ибо умер
тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его бегов, когда он, мертво пьяный, валялся целую ночь на сырой земле.
Если сам согрешишь и будешь скорбен даже до
смерти о грехах твоих или о грехе твоем внезапном,
то возрадуйся за другого, возрадуйся за праведного, возрадуйся
тому, что если ты согрешил,
то он зато праведен и не согрешил.
Ибо хотя все собравшиеся к нему в
тот последний вечер и понимали вполне, что
смерть его близка, но все же нельзя было представить, что наступит она столь внезапно; напротив, друзья его, как уже и заметил я выше, видя его в
ту ночь столь, казалось бы, бодрым и словоохотливым, убеждены были даже, что в здоровье его произошло заметное улучшение, хотя бы и на малое лишь время.
И как же я была близка в
ту минуту от
смерти, я ведь совсем подошла к нему, вплоть, и он всю свою шею мне вытянул!
Так что об «ужасном происшествии» она просто даже позабыла, и только уж ложась в постель и вдруг вновь вспомнив о
том, «как близка была от
смерти», она проговорила: «Ах, это ужасно, ужасно!» Но тотчас же заснула самым крепким и сладким сном.
— А ведь если знал про эти знаки и Смердяков, а вы радикально отвергаете всякое на себя обвинение в
смерти вашего родителя,
то вот не он ли, простучав условленные знаки, заставил вашего отца отпереть себе, а затем и… совершил преступление?
С
тех пор, с самой его
смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч.
Он в
тот ужасный день меня почти от
смерти спас, придя ко мне ночью.
Я, разумеется, и не претендовала на его частые визиты, зная, сколько у него теперь и без
того хлопот, — vous comprenez, cette affaire et la mort terrible de votre papa, [вы понимаете, это дело и ужасная
смерть вашего отца (фр.).] — только вдруг узнаю, что он был опять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть
тому, пришел, просидел пять минут и ушел.
— А об
том «ином прочем» я сею минутой разумел, что вы, пожалуй, и сами очень желали тогда
смерти родителя вашего.
— Слушай, изверг, — засверкал глазами Иван и весь затрясся, — я не боюсь твоих обвинений, показывай на меня что хочешь, и если не избил тебя сейчас до
смерти,
то единственно потому, что подозреваю тебя в этом преступлении и притяну к суду. Я еще тебя обнаружу!
Потому-то мне и надо было тогда ваше согласие, чтобы вы меня ничем не могли припереть-с, потому что где же у вас к
тому доказательство, я же вас всегда мог припереть-с, обнаружив, какую вы жажду имели к
смерти родителя, и вот вам слово — в публике все бы
тому поверили и вам было бы стыдно на всю вашу жизнь.
— Признаю себя виновным в пьянстве и разврате, — воскликнул он каким-то опять-таки неожиданным, почти исступленным голосом, — в лени и в дебоширстве. Хотел стать навеки честным человеком именно в
ту секунду, когда подсекла судьба! Но в
смерти старика, врага моего и отца, — не виновен! Но в ограблении его — нет, нет, не виновен, да и не могу быть виновным: Дмитрий Карамазов подлец, но не вор!
— Получил от Смердякова, от убийцы, вчера. Был у него пред
тем, как он повесился. Убил отца он, а не брат. Он убил, а я его научил убить… Кто не желает
смерти отца?..
— То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. — Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают
смерти отца. Один гад съедает другую гадину… Не будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош! Есть у вас вода или нет, дайте напиться, Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
Однажды он пришел ко мне и говорит: если убил не брат, а Смердяков (потому что эту басню пустили здесь все, что убил Смердяков),
то, может быть, виновен и я, потому что Смердяков знал, что я не люблю отца, и, может быть, думал, что я желаю
смерти отца.
Компрометирующие первые восклицания свои он спешит, предупреждая вопросы наши, объяснить
тем, что считает себя виновным лишь в
смерти слуги Григория.
А между
тем ведь дело идет о жизни и
смерти, о судьбе человека.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не
то я
смертью окончу жизнь свою».
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не
то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства:
смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В
том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И
смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Такая рожь богатая // В
тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как
смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в
том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней
того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А
смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!