Неточные совпадения
Конечно, никто ничем не связан; можно бросить книгу и с двух страниц первого рассказа, с
тем чтоб и не раскрывать
более.
Рассказывали, что молодая супруга выказала при
том несравненно
более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с
тех пор решительно как бы канули для нее в воду.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович,
то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем,
то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего
более, и проч., и проч.
Монахи про него говорили, что он именно привязывается душой к
тому, кто грешнее, и, кто всех
более грешен,
того он всех
более и возлюбит.
— Правда, вы не мне рассказывали; но вы рассказывали в компании, где и я находился, четвертого года это дело было. Я потому и упомянул, что рассказом сим смешливым вы потрясли мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о сем, не ведали, а я воротился домой с потрясенною верой и с
тех пор все
более и
более сотрясаюсь. Да, Петр Александрович, вы великого падения были причиной! Это уж не Дидерот-с!
Причитания утоляют тут лишь
тем, что еще
более растравляют и надрывают сердце.
Зато всегда так происходило, что чем
более я ненавидел людей в частности,
тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще.
По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить
тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным
более.
Мало
того, даже старается сохранить с преступником все христианское церковное общение: допускает его к церковным службам, к святым дарам, дает ему подаяние и обращается с ним
более как с плененным, чем как с виновным.
Но
тем и кончились раз навсегда побои и не повторялись
более ни разу во всю жизнь, да и Марфа Игнатьевна закаялась с
тех пор танцевать.
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну
тем, что рассказал Грушеньке о
том дне, а
та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего
более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно,
того быть не могло.
И что же? — прибавляла в восторге госпожа Хохлакова, — пророчество совершилось даже буквально, и даже
более того».
—
То ли еще узрим,
то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще
более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Что всего
более поразило бедного монашка, так это
то, что отец Ферапонт, при несомненном великом постничестве его и будучи в столь преклонных летах, был еще на вид старик сильный, высокий, державший себя прямо, несогбенно, с лицом свежим, хоть и худым, но здоровым.
Прощайте, Катерина Ивановна, вам нельзя на меня сердиться, потому что я во сто раз
более вас наказан: наказан уже
тем одним, что никогда вас не увижу.
Но всего
более поразил Алешу взгляд бедной дамы — взгляд чрезвычайно вопросительный и в
то же время ужасно надменный.
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в
то же время губами как бы и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась
более.
— То-то и есть, что не отдал, и тут целая история, — ответил Алеша, с своей стороны как бы именно
более всего озабоченный
тем, что деньги не отдал, а между
тем Lise отлично заметила, что и он смотрит в сторону и тоже видимо старается говорить о постороннем.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в
то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не
более.
Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть
более не могут,
то «
тех уже забывает Бог» — выражение чрезвычайной глубины и силы.
Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены
более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между
тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим.
Тогда это не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до
того угадано и предсказано и до
того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя
более.
Столь уважая его, ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, — и это кто же,
тот, который возлюбил его
более самого себя!
Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину
более, чем самому хлебу, рады они будут
тому, что получают его из рук наших!
Ибо если был кто всех
более заслужил наш костер,
то это ты.
Ведь я только так говорю, что она не придет, а она, может быть, и
более того захочет-с,
то есть прямо барыней сделаться.
Стала мать плакать, стала просить брата с осторожностию (
более для
того, чтобы не испугать его), чтобы поговел и причастился святых Божиих таин, ибо был он тогда еще на ногах.
Вспоминая
тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже
более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Господи! думаю, дай Бог им
более сего столь драгоценного для них содержания (ибо справедлива и их жалоба), но воистину говорю: если кто виноват сему,
то наполовину мы сами!
Мучился долго, но не
тем, а лишь сожалением, что убил любимую женщину, что ее нет уже
более, что, убив ее, убил любовь свою, тогда как огонь страсти оставался в крови его.
В обществе за благотворительную деятельность стали его уважать, хотя и боялись все строгого и мрачного характера его, но чем
более стали уважать его,
тем становилось ему невыносимее.
Ушел он тогда от меня как бы и впрямь решившись. Но все же
более двух недель потом ко мне ходил, каждый вечер сряду, все приготовлялся, все не мог решиться. Измучил он мое сердце.
То приходит тверд и говорит с умилением...
Воистину, если не говорят сего (ибо не умеют еще сказать сего),
то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский,
тем и
более в нем сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло!
Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь пожалел его,
то кольми паче пожалеет он, бесконечно
более милосердый и любовный, чем ты.
Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о
том, что нельзя уже
более любить».
Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: «Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (
то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и времени
более не будет!
Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но
тем самым им еще
более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже невозможна.
Неверующие возрадовались, а что до верующих,
то нашлись иные из них возрадовавшиеся даже
более самих неверующих, ибо «любят люди падение праведного и позор его», как изрек сам покойный старец в одном из поучений своих.
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя
более ни на минуту откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в
тот же миг вылетело из памяти и забылось. Но долго потом вспоминал об этом Алеша.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся
более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Пригласил отец этого молодца не
то чтоб из страху пред капитаном, характера он был весьма неробкого, а так лишь, на всякий случай,
более чтоб иметь свидетеля.
Тем не менее когда ступил на крыльцо дома госпожи Хохлаковой, вдруг почувствовал на спине своей озноб ужаса: в эту только секунду он сознал вполне и уже математически ясно, что тут ведь последняя уже надежда его, что дальше уже ничего не остается в мире, если тут оборвется, «разве зарезать и ограбить кого-нибудь из-за трех тысяч, а
более ничего…».
Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он
тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него
более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет
тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и
тем снять с своей груди, «с
того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что было силы в дом Морозовой. Это именно было
то время, когда Грушенька укатила в Мокрое, прошло не
более четверти часа после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал «капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
Смеялись тоже у нас, в трактире особенно, над собственным откровенным и публичным тогдашним признанием Мити (не в глаза ему, конечно, смеялись, в глаза ему смеяться было несколько опасно), что от Грушеньки он за всю
ту «эскападу» только и получил, что «позволила ему свою ножку поцеловать, а
более ничего не позволила».
— Тягушек — пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, — почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он не хотел успокоиться. Спас, однако, всего одну сотню рублей. Остановились на
том, чтобы всего товару доставлено было не
более как на триста рублей.
— Так вот, может, и не спят, коли в карты зачали. Думать надо, теперь всего одиннадцатый час в исходе, не
более того.
Прибытие же Петра Ильича упредила всего только пятью минутами, так что
тот явился уже не с одними своими догадками и заключениями, а как очевидный свидетель, еще
более рассказом своим подтвердивший общую догадку о
том, кто преступник (чему, впрочем, он, в глубине души, до самой этой последней минуты, все еще отказывался верить).
Мальчик этого не любил, и чем
более требовали от него сердечных излияний,
тем как бы нарочно становился неподатливее.
— Вот что я тебе могу твердо объявить, Грушенька, — сказал, вставая с места, Алеша, — первое
то, что он тебя любит, любит
более всех на свете, и одну тебя, в этом ты мне верь.