Неточные совпадения
И даже
до сих пор он был полон самой непоколебимой, самой великосветски нахальной самоуверенности, которой размера, может быть, и сам
не подозревал в себе, несмотря на
то что был человек
не только умный, но даже иногда толковый, почти образованный и с несомненными дарованиями.
Факт был
до того им забыт, что даже фамилии этого старичка он
не мог припомнить, хотя сразу представилась вся обстановка приключения в непостижимой ясности.
Минутами (редкими, впрочем) он доходил иногда
до такого самозабвения, что
не стыдился даже
того, что
не имеет своего экипажа, что слоняется пешком по присутственным местам, что стал несколько небрежен в костюме, — и случись, что кто-нибудь из старых знакомых обмерил бы его насмешливым взглядом на улице или просто вздумал бы
не узнать,
то, право, у него достало бы настолько высокомерия, чтоб даже и
не поморщиться.
Удивляясь, как можно есть такую дрянь, он уничтожал, однако же, все
до последней крошки — и каждый раз с таким аппетитом, как будто перед
тем не ел трое суток.
Он теперь, через две недели, все это припоминал ясно; припоминал тоже, что совершенно
не понимал тогда, откуда в нем эта злоба, — и
не понимал
до того, что ни разу даже
не сблизил и
не сопоставил свое скверное расположение духа во весь
тот вечер с утренней встречей.
Но в этот раз он едва дал себе время раздеться, бросился на кровать и раздражительно решил ни о чем
не думать и во что бы
то ни стало «сию же минуту» заснуть. И странно, он вдруг заснул, только что голова успела дотронуться
до подушки; этого
не бывало с ним почти уже с месяц.
Сон
до того взволновал его, что он уже
не захотел лечь сию минуту опять и решил с полчаса походить по комнате — «время выкурить сигару».
Любовнику она была верна — впрочем, только
до тех пор, пока он
не наскучил.
Вчерашний Павел Павлович, разумеется, был
не тот Павел Павлович, который был ему известен в Т. Он нашел, что он
до невероятности изменился, но Вельчанинов знал, что он и
не мог
не измениться и что все это было совершенно естественно; господин Трусоцкий мог быть всем
тем, чем был прежде, только при жизни жены, а теперь это была только часть целого, выпущенная вдруг на волю,
то есть что-то удивительное и ни на что
не похожее.
Вельчанинов меж
тем осмотрелся кругом. Комната была в беспорядке, кровать
не убрана, платье раскидано, на столе стаканы с выпитым кофеем, крошки хлеба и бутылка шампанского,
до половины
не допитая, без пробки и со стаканом подле. Он накосился взглядом в соседнюю комнату, но там все было тихо; девочка притаилась и замерла.
И вот я вам сказал сейчас «на смертном одре-с»; а меж
тем вдруг, за день уже
до смерти, волнуется, сердится, — говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего
не смыслят, и как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она через две недели встанет с постели!
Что же касается
до того, что ее везут теперь в незнакомый дом, в котором она никогда
не бывала,
то это, кажется, мало ее покамест смущало.
И он рассказал сколько мог вкратце, спеша и волнуясь ужасно, — все. Клавдия Петровна и прежде знала это все, но фамилии этой дамы
не знала. Вельчанинову
до того становилось всегда страшно при одной мысли, что кто-нибудь из знающих его встретит когда-нибудь m-me Трусоцкую и подумает, что он мог так любить эту женщину, что даже Клавдии Петровне, единственному своему другу, он
не посмел открыть
до сих пор имени «этой женщины».
«Если бы этот человек хитрил,
то никогда бы лучше
не подсидел меня, как теперь, —
до того я в эту минуту расстроен», — подумал он, вдруг совершенно ободрившись и ужасно повеселев.
— А
то чего же?
До водки еще черед
не дошел-с…
А так как Степан Михайлович решительную склонность к литературе имел, даже страстную повесть одну в журнал отослал,
то его произведений в шкатулочке чуть
не до сотни нумеров оказалось, — правда, что за пять лет-с.
Он уже
не кривлялся более, он уже
не подхихикивал. Все в нем опять вдруг как бы преобразилось и
до того стало противоположно всей фигуре и всему тону еще сейчашнего Павла Павловича, что Вельчанинов был решительно озадачен.
Он ждал долго,
до половины первого, и тоска его возрастала все более и более. Павел Павлович
не являлся. Наконец давно уж шевелившаяся мысль о
том, что
тот не придет нарочно, единственно для
того, чтобы выкинуть еще выходку по-вчерашнему, раздражила его вконец: «Он знает, что я от него завишу, и что будет теперь с Лизой! И как я явлюсь к ней без него!»
— Если вы, пьяный шут, осмелитесь только подумать — что вы можете — меня испугать, —
то я обернусь к стене, завернусь с головой и ни разу
не обернусь во всю ночь, — чтобы тебе доказать, во что я ценю — хоть бы вы простояли
до утра… шутом… и на вас плюю!
— Ах, как хорошо, что вы приехали, а
то у нас все так скучно, — дружески проговорила ему другая подружка, которую он уже и совсем
до сих пор
не заметил, бог знает вдруг откуда явившаяся, рыженькая, с веснушками и с ужасно смешно разгоревшимся от ходьбы и от жару лицом.
К его удивлению, слова и совет ужасно поразили Павла Павловича; он тотчас притих,
до того даже, что воротился к обществу как виноватый и покорно принял участие в общих играх; затем его несколько времени
не беспокоили и играли с ним, как со всеми, — и
не прошло получасу, как он опять почти что развеселился.
— Сильно… — отозвалась было и m-me Захлебинина, но Павел Павлович ей
не дал докончить: он вдруг выскочил вперед и, как помешанный, забывшись
до того, что сам своей рукой схватил за руку Надю и отвел ее от Вельчанинова, подскочил к нему и потерянно смотрел на него, шевеля трясущимися губами.
— Послушайте, господин Лобов, — начал он дружественным тоном, —
не входя в рассуждение о прочих причинах, которых я
не хочу касаться, я бы заметил вам только
то, что Павел Павлович все-таки приносит с собою, сватаясь к Надежде Федосеевне, — во-первых, полную о себе известность в этом почтенном семействе; во-вторых, отличное и почтенное свое положение; наконец, состояние, а следовательно, он естественно должен удивляться, смотря на такого соперника, как вы, — человека, может быть, и с большими достоинствами, но
до того уже молодого, что вас он никак
не может принять за соперника серьезного… а потому и прав, прося вас окончить.
— Э, сверхштатным! Старик же и давал на содержание, я говорю вам, он добрый; но мы все-таки
не уступим. Конечно, двадцать пять рублей
не обеспечение, но я вскорости надеюсь принять участие в управлении расстроенными имениями графа Завилейского, тогда прямо на три тысячи;
не то в присяжные поверенные. Нынче людей ищут… Ба! какой гром, гроза будет, хорошо, что я
до грозы успел; я ведь пешком оттуда, почти все бежал.
Через полчаса боль совсем ослабела, но больной был уже
до того измучен, что, как ни умолял Павел Павлович, —
не согласился выдержать «еще тарелочку-с». Глаза его смыкались от слабости.
Но во все время своего сна,
до самой
той минуты, когда он проснулся, он видел во сне, что он
не спал и что будто бы никак
не может заснуть, несмотря на всю свою слабость.
Но если б это был
не бред,
то возможно ли, чтоб такой крик
не разбудил
до сих пор Павла Павловича?
И опять-таки это был
до того ясный,
до того действительный
до осязания звон, что, уж конечно, такой звон
не мог присниться только во сне!..
Конечно, это был Павел Павлович, но почти можно было
не узнать его в первую минуту, если б встретить такого нечаянно, —
до того изменилась его физиономия.
«Если б он давно уже намеревался меня убить,
то наверно бы приготовил заранее нож или пистолет, а
не рассчитывал бы на мои бритвы, которых никогда и
не видал,
до вчерашнего вечера», — придумалось ему между прочим.
Сумасшествие это — иначе он и назвать
не мог — развилось, однако же
до того, что получило, насколько можно, разумный вид и довольно законный предлог: ему еще как бы грезилось, что Павел Павлович воротится в свой номер, запрется накрепко и — повесится, как
тот казначей, про которого рассказывала Марья Сысоевна.
Эта нежная
до сладострастия мысль мало-помалу овладевала им совершенно и произвела в нем переворот даже физический,
не говоря уже о нравственном: он смотрел теперь совсем другим человеком в сравнении с
тем «хомяком», которого мы описывали за два года назад и с которым уже начинали случаться такие неприличные истории, — смотрел весело, ясно, важно.