Неточные совпадения
Вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на
господина Голядкина: с просиявшим
лицом положил он перед собою на стол раскрытый бумажник и крепко потер руки в знак величайшего удовольствия.
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не желал видеть пред собою
господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение смутился и невольно выразил на
лице своем какую-то странную, даже, можно сказать, недовольную мину.
А между тем, покамест говорил это все
господин Голядкин, в нем произошла какая-то странная перемена. Серые глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты
лица его заходили, задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав первому движению своему и остановив руку Крестьяна Ивановича,
господин Голядкин стоял теперь неподвижно, как будто сам не доверяя себе и ожидая вдохновения для дальнейших поступков.
— Нет, Крестьян Иванович, мы лучше это оставим теперь, — отвечал
господин Голядкин, опустив глаза в землю, — лучше отложим все это в сторону, до времени… до другого времени, Крестьян Иванович, до более удобного времени, когда все обнаружится, и маска спадет с некоторых
лиц, и кое-что обнажится.
Прорываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли
лицо несчастного
господина Голядкина, как тысячи булавок и шпилек.
Дверь из другой комнаты вдруг скрипнула тихо и робко, как бы рекомендуя тем, что входящее
лицо весьма незначительно, и чья-то фигура, впрочем весьма знакомая
господину Голядкину, застенчиво явилась перед самым тем столом, за которым помещался герой наш.
Первым движением
господина Голядкина было быстро осмотреться кругом, — нет ли там какого шушуканья, не отливается ли на этот счет какая-нибудь острота канцелярская, не искривилось ли чье
лицо удивлением, не упал ли, наконец, кто-нибудь под стол от испуга.
Господин Голядкин-младший был, кажется, занят, куда-то спешил, запыхался; вид имел такой официальный, такой деловой, что, казалось, всякий мог прямо прочесть на
лице его — «командирован по особому поручению…».
Сознав в один миг, что погиб, уничтожился в некотором смысле, что замарал себя и запачкал свою репутацию, что осмеян и оплеван в присутствии посторонних
лиц, что предательски поруган тем, кого еще вчера считал первейшим и надежнейшим другом своим, что срезался, наконец, на чем свет стоит, —
господин Голядкин бросился в погоню за своим неприятелем.
Несмотря на это последнее обстоятельство,
господин Голядкин положил ждать до тех пор, покамест маска спадет с некоторых
лиц и кое-что обнажится.
В дверях в соседнюю комнату, почти прямо за спиною конторщика и
лицом к
господину Голядкину, в дверях, которые между прочим герой наш принимал доселе за зеркало, стоял один человечек, — стоял он, стоял сам
господин Голядкин, — не старый
господин Голядкин, не герой нашей повести, а другой
господин Голядкин, новый
господин Голядкин.
И только что
господин Голядкин начинал было подходить к Андрею Филипповичу, чтоб перед ним, каким-нибудь образом, так или этак, оправдаться и доказать ему, что он вовсе не таков, как его враги расписали, что он вот такой-то да сякой-то и даже обладает, сверх обыкновенных, врожденных качеств своих, вот тем-то и тем-то; но как тут и являлось известное своим неблагопристойным направлением
лицо и каким-нибудь самым возмущающим душу средством сразу разрушало все предначинания
господина Голядкина, тут же, почти на глазах же
господина Голядкина, очерняло досконально его репутацию, втаптывало в грязь его амбицию и потом немедленно занимало место его на службе и в обществе.
Но всего более бесило и раздражало
господина Голядкина то, что как тут, и непременно в такую минуту, звали ль, не звали ль его, являлось известное безобразием и пасквильностью своего направления
лицо, и тоже, несмотря на то что уже, кажется, дело было известное, — тоже туда же бормотало с неблагопристойной улыбочкой, что, «дескать, что уж тут твердость характера! какая, дескать, у нас с тобой, Яков Петрович, будет твердость характера!..».
То грезилось
господину Голядкину, что находится он в одной прекрасной компании, известной своим остроумием и благородным тоном всех
лиц, ее составляющих; что
господин Голядкин в свою очередь отличился в отношении любезности и остроумия, что все его полюбили, даже некоторые из врагов его, бывших тут же, его полюбили, что очень приятно было
господину Голядкину; что все ему отдали первенство и что, наконец, сам
господин Голядкин с приятностью подслушал, как хозяин тут же, отведя в сторону кой-кого из гостей, похвалил
господина Голядкина… и вдруг, ни с того ни с сего, опять явилось известное своею неблагонамеренностью и зверскими побуждениями
лицо, в виде
господина Голядкина-младшего, и тут же, сразу, в один миг, одним появлением своим, Голядкин-младший разрушал все торжество и всю славу
господина Голядкина-старшего, затмил собою Голядкина-старшего, втоптал в грязь Голядкина-старшего и, наконец, ясно доказал, что Голядкин-старший и вместе с тем настоящий — вовсе не настоящий, а поддельный, а что он настоящий, что, наконец, Голядкин-старший вовсе не то, чем он кажется, а такой-то и сякой-то и, следовательно, не должен и не имеет права принадлежать к обществу людей благонамеренных и хорошего тона.
Не оставалось
лица, которого мнение не переделал бы в один миг безобразный
господин Голядкин по-своему.
Не оставалось
лица, даже самого незначительного из целой компании, к которому бы не подлизался бесполезный и фальшивый
господин Голядкин по-своему, самым сладчайшим манером, к которому бы не подбился по-своему, перед которым бы он не покурил, по своему обыкновению, чем-нибудь самым приятным и сладким, так что обкуриваемое
лицо только нюхало и чихало до слез в знак высочайшего удовольствия.
В предпоследней комнате встретился с ним только что выходивший от его превосходительства Андрей Филиппович, и хотя тут же в комнате было порядочно всяких других, совершенно посторонних в настоящую минуту для
господина Голядкина
лиц, но герой наш и внимания не хотел обратить на подобное обстоятельство.
— Тут голос
господина Голядкина задрожал,
лицо его раскраснелось, и две слезы набежали на обеих ресницах его.
Герой наш вздрогнул, заметив в
лице врага своего что-то даже вакхическое, и, единственно чтоб только отвязаться, сунул в простертую ему руку безнравственного два пальца своей руки; но тут… тут бесстыдство
господина Голядкина-младшего превзошло все ступени.
Петрушка вошел, покачиваясь, держась как-то странно-небрежно и с какой-то холопски-торжественной миной в
лице. Видно было, что он что-то задумал, чувствовал себя вполне в своем праве и смотрел совершенно посторонним человеком, то есть чьим-то другим служителем, но только никак не прежним служителем
господина Голядкина.
Господина Голядкина вели под руки и, как сказано было выше, прямо на Олсуфия Ивановича — с одной стороны
господин Голядкин-младший, принявший на себя вид чрезвычайно благопристойный и благонамеренный, чему наш герой донельзя обрадовался, с другой же стороны руководил его Андрей Филиппович с самой торжественной миной в
лице.
Тут
господину Голядкину-старшему показалось, что вероломный друг его улыбается, что бегло и плутовски мигнул всей окружавшей их толпе, что есть что-то зловещее в
лице неблагопристойного
господина Голядкина-младшего, что даже он отпустил гримасу какую-то в минуту иудина своего поцелуя…
Неблагопристойная, зловещая радость сияла в
лице его; с восторгом он тер свои руки, с восторгом повертывал кругом свою голову, с восторгом семенил кругом всех и каждого; казалось, готов был тут же начать танцевать от восторга; наконец он прыгнул вперед, выхватил свечку у одного из слуг и пошел вперед, освещая дорогу
господину Голядкину и Крестьяну Ивановичу.
Некоторое время еще мелькали кое-какие
лица кругом кареты, уносившей
господина Голядкина; но мало-помалу стали отставать-отставать и, наконец, исчезли совсем.