Неточные совпадения
Полагали, что у него должна быть порядочная родня в России, может быть даже и не последние люди, но
знали, что он с самой ссылки упорно пресек с ними всякие сношения, — одним словом, вредит
себе.
К тому же у нас все
знали его историю,
знали, что он убил жену свою еще в первый год своего супружества, убил из ревности и сам донес на
себя (что весьма облегчило его наказание).
Возвратясь домой уже зимою, я
узнал, что Александр Петрович умер осенью, умер в уединении и даже ни разу не позвал к
себе лекаря.
По ее словам, он почти никогда ничего не делал и по месяцам не раскрывал книги и не брал пера в руки; зато целые ночи прохаживал взад и вперед по комнате и все что-то думал, а иногда и говорил сам с
собою; что он очень полюбил и очень ласкал ее внучку, Катю, особенно с тех пор, как
узнал, что ее зовут Катей, и что в Катеринин день каждый раз ходил по ком-то служить панихиду.
Они сами считали
себя вечными и срока работ своих не
знали.
Приходили в острог такие, которые уж слишком зарвались, слишком выскочили из мерки на воле, так что уж и преступления свои делали под конец как будто не сами
собой, как будто сами не
зная зачем, как будто в бреду, в чаду; часто из тщеславия, возбужденного в высочайшей степени.
Я
знал в остроге одного арестанта, наружностью размера колоссального, но до того кроткого, тихого, смиренного, что нельзя было представить
себе, каким образом он очутился в остроге.
В остроге носились об нем странные слухи:
знали, что он был из военных; но арестанты толковали меж
собой, не
знаю, правда ли, что он беглый из Нерчинска; в Сибирь сослан был уже не раз, бегал не раз, переменял имя и наконец-то попал в наш острог, в особое отделение.
«Везде есть люди дурные, а между дурными и хорошие, — спешил я подумать
себе в утешение, — кто
знает?
Кроме того, Сушилов сам изобретал тысячи различных обязанностей, чтоб мне угодить: наставлял мой чайник, бегал по разным поручениям, отыскивал что-нибудь для меня, носил мою куртку в починку, смазывал мне сапоги раза четыре в месяц; все это делал усердно, суетливо, как будто бог
знает какие на нем лежали обязанности, — одним словом, совершенно связал свою судьбу с моею и взял все мои дела на
себя.
По острогу я уже расхаживал как у
себя дома,
знал свое место на нарах и даже, по-видимому, привык к таким вещам, к которым думал и в жизнь не привыкнуть.
И странное дело: несколько лет сряду я
знал потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; всё время он был ко мне искренно привязан (хоть и решительно не
знаю за что), — и во все эти несколько лет, хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего не сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним, убеждался, что М. был прав и что Петров, может быть, самый решительный, бесстрашный и не знающий над
собою никакого принуждения человек.
Его действительно все как будто даже любили и никто не обижал, хотя почти все были ему должны. Сам он был незлобив, как курица, и, видя всеобщее расположение к
себе, даже куражился, но с таким простодушным комизмом, что ему тотчас же это прощалось. Лучка, знавший на своем веку много жидков, часто дразнил его и вовсе не из злобы, а так, для забавы, точно так же, как забавляются с собачкой, попугаем, учеными зверьками и проч. Исай Фомич очень хорошо это
знал, нисколько не обижался и преловко отшучивался.
Как
узнал я, что в воскресенье они, может быть, все дело решат, так меня зло взяло, что и с
собой совладать не могу.
Предварительных хлопот по устройству, вероятно, было много, но актеры взяли все на
себя, так что все мы, остальные, и не
знали: в каком положении дело? что именно делается? даже хорошенько не
знали, что будет представляться.
Но так как наш плац-майор отличался совершенно обратным способом мышления, чем остальная часть человечества, то очень немудрено, что я беру большой грех на
себя, предполагая, что он
знал о театре и позволил его.
«Ведь кто
знает, — думали и говорили у нас про
себя и между
собою, — пожалуй, и самое высшее начальство
узнает; придут и посмотрят; увидят тогда, какие есть арестанты.
Барин, мрачный и озабоченный, бормочет про
себя, что он это давно
знал, и велит Кедрилу разложить вещи и приготовить ужин.
Положим, кандалы сами по
себе не бог
знает какая тягость.
Мне желалось, между прочим,
знать непременно все степени приговоров и исполнений, все оттенки этих исполнений, взгляд на все это самих арестантов; я старался вообразить
себе психологическое состояние идущих на казнь.
Ну я, брат, тогда вот так сделал: взял я в карман с
собой плеть, еще до венца припас, и так и положил, что уж натешусь же я теперь над Акулькой,
знай, дескать, как бесчестным обманом замуж выходить, да чтоб и люди
знали, что я не дураком женился…
Девки на базаре промеж
себя говорят: «Девоньки, умницы, вы что
знаете?
Арестанты легковерны, как дети; сами
знают, что известие — вздор, что принес его известный болтун и «нелепый» человек — арестант Квасов, которому уже давно положили не верить и который что ни слово, то врет, — а между тем все схватываются за известие, судят, рядят, сами
себя тешат, а кончится тем, что сами на
себя рассердятся, самим за
себя стыдно станет, что поверили Квасову.
— Нет, ребята, его,
знать, не скоро собьешь, за
себя постоит; куды! — говорили одни.
Жила
себе собака, спала на дворе, ела кухонные выброски и никакого особенного интереса ни в ком не возбуждала, однако всех
знала и всех в остроге считала своими хозяевами.
Кто
знает, может быть, иной стыдился их про
себя.
Чем он заслужил такую карьеру, не
знаю; но особенного недовольства в нем никогда не замечалось; вел он
себя смирно и ровно; иногда только напивался как сапожник, но вел
себя и тут хорошо.
Но когда их по вечеру действительно привезли, связанных по рукам и по ногам, с жандармами, вся каторга высыпала к палям смотреть, что с ними будут делать. Разумеется, ничего не увидали, кроме майорского и комендантского экипажа у кордегардии. Беглецов посадили в секретную, заковали и назавтра же отдали под суд. Насмешки и презрение арестантов вскоре упали сами
собою.
Узнали дело подробнее,
узнали, что нечего было больше и делать, как сдаться, и все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не
знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести
себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь
знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про
себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне
узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Я
узнал это от самых достоверных людей, хотя он представляет
себя частным лицом.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он
знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не
знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь
себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам
себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)