Неточные совпадения
А до
того — шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменые лица, лоскутные платья, все — обруганное, ошельмованное… да, живуч
человек!
Было несколько истинно сильных
людей;
те были просты и не кривлялись.
— Комендантом Омской крепости был полковник А. Ф. де Граве, по воспоминаниям старшего адъютанта омского корпусного штаба Н. Т. Черевина, «добрейший и достойнейший
человек».] умерявшего иногда его дикие выходки,
то он бы наделал больших бед своим управлением.
Но, несмотря на всевозможные точки зрения, всякий согласится, что есть такие преступления, которые всегда и везде, по всевозможным законам, с начала мира считаются бесспорными преступлениями и будут считаться такими до
тех пор, покамест
человек останется
человеком.
У меня один арестант, искренно преданный мне
человек (говорю это без всякой натяжки), украл Библию, единственную книгу, которую позволялось иметь в каторге; он в
тот же день мне сам сознался в этом, не от раскаяния, но жалея меня, потому что я ее долго искал.
Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить
человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее,
то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы.
В каторге было несколько
человек из дворян. Во-первых,
человек пять поляков. Об них я поговорю когда-нибудь особо. Каторжные страшно не любили поляков, даже больше, чем ссыльных из русских дворян. Поляки (я говорю об одних политических преступниках) были с ними как-то утонченно, обидно вежливы, крайне несообщительны и никак не могли скрыть перед арестантами своего к ним отвращения, а
те понимали это очень хорошо и платили
той же монетою.
— Это Газин, арестант. Он торгует здесь вином. Когда наторгует денег,
то тотчас же их пропивает. Он жесток и зол; впрочем, трезвый смирен; когда же напьется,
то весь наружу; на
людей с ножом кидается. Тут уж его унимают.
— На него бросаются
человек десять арестантов и начинают ужасно бить, до
тех пор, пока он не лишится всех чувств,
то есть бьют до полусмерти. Тогда укладывают его на нары и накрывают полушубком.
— Эта мысль развита Достоевским в романе «Подросток» (ч. III, гл. 1).] и если вам с первой встречи приятен смех кого-нибудь из совершенно незнакомых
людей,
то смело говорите, что это
человек хороший.
Их было несколько
человек, и торговлю свою они вели беспрерывно и успешно, несмотря на
то, что пьющих и «гуляющих» было вообще немного, потому что гульба требовала денег, а арестантские деньги добывались трудно.
Что же касается других, подобных ему, которых было у нас всех
человек до пятнадцати,
то даже странно было смотреть на них; только два-три лица были еще сносны; остальные же все такие вислоухие, безобразные, неряхи; иные даже седые.
Например: и
тот и другой убили
человека; взвешены все обстоятельства обоих дел; и по
тому и по другому делу выходит почти одно наказание.
Некоторое основание он, конечно, имеет, начиная с самого наружного вида арестанта, признанного разбойника; кроме
того, всякий, подходящий к каторге, чувствует, что вся эта куча
людей собралась здесь не своею охотою и что, несмотря ни на какие меры, живого
человека нельзя сделать трупом; он останется с чувствами, с жаждой мщения и жизни, с страстями и с потребностями удовлетворить их.
Этот действительно способен броситься на постороннего
человека так, ни за что, единственно потому, например, что ему завтра должно выходить к наказанию; а если затеется новое дело,
то, стало быть, отдаляется и наказание.
Это был
человек уже немолодой, лет около пятидесяти, маленький ростом и слабосильный, хитренький и в
то же время решительно глупый.
Эти
люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже
тех, остальных, которые остались там, за острогом».
Вот, например, тут был один
человек, которого только через много-много лет я узнал вполне, а между
тем он был со мной и постоянно около меня почти во все время моей каторги.
Вот краткая его история: не докончив нигде курса и рассорившись в Москве с родными, испугавшимися развратного его поведения, он прибыл в Петербург и, чтоб добыть денег, решился на один подлый донос,
то есть решился продать кровь десяти
человек, для немедленного удовлетворения своей неутолимой жажды к самым грубым и развратным наслаждениям, до которых он, соблазненный Петербургом, его кондитерскими и Мещанскими, сделался падок до такой степени, что, будучи
человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное дело.
— Я и вправду, братцы, изнеженный
человек, — отвечал с легким вздохом Скуратов, как будто раскаиваясь в своей изнеженности и обращаясь ко всем вообще и ни к кому в особенности, — с самого сызмалетства на черносливе да на пампрусских булках испытан (
то есть воспитан. Скуратов нарочно коверкал слова), родимые же братцы мои и теперь еще в Москве свою лавку имеют, в прохожем ряду ветром торгуют, купцы богатеющие.
— Голова зато дорого стоит, братцы, голова! — отвечал он. — Как и с Москвой прощался,
тем и утешен был, что голова со мной вместе пойдет. Прощай, Москва, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали! А на тулуп нечего тебе, милый
человек, смотреть…
Но это были не личности, а гнев за
то, что в Скуратове не было выдержки, не было строгого напускного вида собственного достоинства, которым заражена была вся каторга до педантства, одним словом за
то, что он был, по их же выражению, «бесполезный»
человек.
Многие из таких действительно были
люди умные, с характером и действительно достигали
того, на что метили,
то есть первенства и значительного нравственного влияния на своих товарищей.
Странно было бы требовать с
человека, вполовину слабейшего силой и никогда не работавшего,
того же урока, который задавался по положению настоящему работнику.
На алебастр назначали обыкновенно
человека три-четыре, стариков или слабосильных, ну, и нас в
том числе, разумеется; да сверх
того прикомандировывали одного настоящего работника, знающего дело.
Обыкновенно ходил всё один и
тот же, несколько лет сряду, Алмазов, суровый, смуглый и сухощавый
человек, уже в летах, необщительный и брюзгливый.
Но он как-то так умел сделать, что вскоре его посещения даже стали развлекать меня, несмотря на
то, что это был вовсе не особенно сообщительный и разговорчивый
человек.
Над такими
людьми, как Петров, рассудок властвует только до
тех пор, покамест они чего не захотят.
Считал ли он меня недоросшим, неполным
человеком, чувствовал ли ко мне
то особого рода сострадание, которое инстинктивно ощущает всякое сильное существо к другому слабейшему, признав меня за такое… не знаю.
Все это может быть похоже на
то ощущение, когда
человек с высокой башни тянется в глубину, которая под ногами, так что уж сам, наконец, рад бы броситься вниз головою: поскорей, да и дело с концом!
«Да неужели это
тот самый, который зарезал пять-шесть
человек?»
А так как он действительно
человек,
то, следственно, и надо с ним обращаться по-человечески.
Лучка хоть и убил шесть
человек, но в остроге его никогда никто не боялся, несмотря на
то, что, может быть, он душевно желал прослыть страшным
человеком…
Он был тоже из шутников; но не давал потачки нашим брезгливым ненавистникам смеха, так что его уж никто не ругал за
то, что он «пустой и бесполезный»
человек.
Кроме врожденного благоговения к великому дню, арестант бессознательно ощущал, что он этим соблюдением праздника как будто соприкасается со всем миром, что не совсем же он, стало быть, отверженец, погибший
человек, ломоть отрезанный, что и в остроге
то же, что у
людей.
Вот сидят на нарах отдельно два друга: один высокий, плотный, мясистый, настоящий мясник; лицо его красно. Он чуть не плачет, потому что очень растроган. Другой — тщедушный, тоненький, худой, с длинным носом, с которого как будто что-то каплет, и с маленькими свиными глазками, обращенными в землю. Это
человек политичный и образованный; был когда-то писарем и трактует своего друга несколько свысока, что
тому втайне очень неприятно. Они весь день вместе пили.
— Старичку Александру Петровичу! — проговорил Варламов, с плутоватым смехом заглядывая мне в глаза, и чуть не полез со мной целоваться. Он был пьяненек. Выражение: «Старичку такому-то…»,
то есть такому-то мое почтение, употребляется в простонародье по всей Сибири, хотя бы относилось к
человеку двадцати лет. Слово «старичок» означает что-то почетное, почтительное, даже льстивое.
Только немного позволили этим бедным
людям пожить по-своему, повеселиться по-людски, прожить хоть час не по-острожному — и
человек нравственно меняется, хотя бы
то было на несколько только минут…
Да и кстати сказать, неужели заковывают
человека в ножные кандалы для
того только, чтоб он не бежал или чтоб это помешало ему бежать?
Дело в
том, что Смекалов умел как-то так сделать, что все его у нас признавали за своего
человека, а это большое уменье или, вернее сказать, прирожденная способность, над которой и не задумываются даже обладающие ею.
Странное дело: бывают даже из таких и совсем недобрые
люди, а между
тем приобретают иногда большую популярность.
Что ж, если этот припахивающий
человек сверх
того и действительно добродушен, хотя бы и по-своему?
— Да на работу, Михаил Васильич, перво-наперво в мастерскую надоть, — засмеется себе…
То есть душа
человек! Одно слово душа!
В разговоры такой
человек не пускается и больше молчит; любопытнее всего, что с таким и сами арестанты никогда не говорят и не стараются заговаривать о
том, что его ожидает.
Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам,
человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий,
тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях.
Я стою на
том, что самый лучший
человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя.
Это наверно так; не так скоро поколение отрывается от
того, что сидит в нем наследственно; не так скоро отказывается
человек от
того, что вошло в кровь его, передано ему, так сказать, с матерним молоком.
Если же в ком-нибудь они пересиливают в своем развитии все другие его свойства,
то такой
человек, конечно, становится ужасным и безобразным.
Бывают примеры до крайности странные: я знавал
людей даже добрых, даже честных, даже уважаемых в обществе, и между
тем они, например, не могли хладнокровно перенести, если наказуемый не кричит под розгами, не молит и не просит о пощаде.
Так принято; это считается и приличным и необходимым, и когда однажды жертва не хотела кричать,
то исполнитель, которого я знал и который в других отношениях мог считаться
человеком, пожалуй, и добрым, даже лично обиделся при этом случае.