Неточные совпадения
Люди, о которых они
знают всю подноготную, конечно, не придумали бы, какие интересы руководствуют ими, а между тем
многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения и даже высшего духовного довольства.
— Всё
знает! Лебедев всё
знает! Я, ваша светлость, и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил, и тоже после смерти родителя, и все, то есть, все углы и проулки
знаю, и без Лебедева, дошло до того, что ни шагу. Ныне он в долговом отделении присутствует, а тогда и Арманс, и Коралию, и княгиню Пацкую, и Настасью Филипповну имел случай
узнать, да и
много чего имел случай
узнать.
Он, например, имел систему не выставляться, где надо стушевываться, и его
многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он
знал всегда свое место.
— В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде ничего здесь не
знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова
узнавать переучивается. Здесь про суды теперь
много говорят.
— Не
знаю. Я про наши
много хорошего слышал. Вот опять у нас смертной казни нет.
Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так
многие говорили?
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по
многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть
много точек общих, но,
знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
— Не
знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем
много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
— Послушай, Ганя, ты, пожалуйста, сегодня ей
много не противоречь и постарайся эдак,
знаешь, быть… одним словом, быть по душе…
Эта новая женщина, оказалось, во-первых, необыкновенно
много знала и понимала, — так
много, что надо было глубоко удивляться, откуда могла она приобрести такие сведения, выработать в себе такие точные понятия.
Во всяком случае, она ни в чем не считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович
узнал, на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и
много ли скопила состояния.
— В том, что Настасья Филипповна непременно пойдет за вас и что всё это уже кончено, а во-вторых, если бы даже и вышла, что семьдесят пять тысяч вам так и достанутся прямо в карман. Впрочем, я, конечно, тут
многого не
знаю.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так
много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо
знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
— А Ганя не
знает? Ганя
многого еще, кажется, не
знает, — вырвалось у задумавшегося князя.
«Он, правда, был пьян, — заметил при этом Птицын, — но сто тысяч, как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только не
знаю, сегодня ли, и все ли; а работают
многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, всё спьяну и с первой радости…» — заключил Птицын.
В самый день переезда, состоявшегося уже к вечеру, вокруг него на террасе собралось довольно
много гостей: сперва пришел Ганя, которого князь едва
узнал, — так он за все это время переменился и похудел.
Напрасно девицы уверяли, что человек, не писавший полгода, может быть, далеко не будет так тороплив и теперь, и что, может быть, у него и без них
много хлопот в Петербурге, — почем
знать его дела?
— Совсем здоров и очень рад вас
узнать,
много слышал и даже говорил о вас с князем Щ., — ответил Лев Николаевич, подавая руку.
Я ведь
знаю же, господа, что меня
многие считают идиотом, и Чебаров, по репутации моей, что я деньги отдаю легко, думал очень легко меня обмануть, и именно рассчитывая на мои чувства к Павлищеву.
— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?.. А
знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас
много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь видел…
знаете ли, что я вас даже немножко любил.
— А
знаете, на подушке мне
много мыслей приходило…
знаете, я уверился, что природа очень насмешлива…
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть никогда! Сами
знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было.
Многие еще и не
знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил дня три, не больше.
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не
знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя
много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
— Я сам
знаю, что преступлений и прежде было очень
много, и таких же ужасных; я еще недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и подсудимыми мне удалось познакомиться.
Согласен тоже, что будущность чревата событиями и что
много неразъясненного; тут есть и интрига; но если здесь ничего не
знают, там опять ничего объяснить не умеют; если я не слыхал, ты не слыхал, тот не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то кто же, наконец, и слышал, спрошу тебя?
— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не
знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал!
Много ли до света?
Что были людоеды и, может быть, очень
много, то в этом Лебедев, без сомнения, прав; только вот я не
знаю, почему именно он замешал тут монахов и что хочет этим сказать?
Эта комната была еще уже и теснее предыдущей, так что я не
знал даже, где повернуться; узкая, односпальная кровать в углу занимала ужасно
много места; прочей мебели было всего три простые стула, загроможденные всякими лохмотьями, и самый простой кухонный, деревянный стол пред стареньким клеенчатым диваном, так что между столом и кроватью почти уже нельзя было пройти.
— Ну, довольно, надо торопиться, — заключила она, выслушав всё, — всего нам только час здесь быть, до восьми часов, потому что в восемь часов мне надо непременно быть дома, чтобы не
узнали, что я здесь сидела, а я за делом пришла; мне
много нужно вам сообщить. Только вы меня совсем теперь сбили. Об Ипполите я думаю, что пистолет у него так и должен был не выстрелить, это к нему больше идет. Но вы уверены, что он непременно хотел застрелиться и что тут не было обману?
Правда, и она была из числа «обыкновенных» людей, мечтающих об оригинальности, но зато она очень скоро успела сознать, что в ней нет ни капли особенной оригинальности, и горевала об этом не слишком
много, — кто
знает, может быть, из особого рода гордости.
Коля был озабочен и как бы в недоумении; он
многого не понимал в «сумасшествии генерала», как он выражался, конечно, не
зная основных причин этой новой сумятицы в доме.
— Ну, не
много сказали, — подождала секунд пять Аглая. — Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения. Позвольте наконец
узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет?
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и
знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их
много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось видеть Рогожина; видеть и
много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не
знал; потом он уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
С пьяными слезами признавался Лебедев, что «после этого он уже никак не мог перенести, тем паче, что
многое знал… очень
многое… и от Рогожина, и от Настасьи Филипповны, и от приятельницы Настасьи Филипповны, и от Варвары Ардалионовны… самой-с… и от… и от самой даже Аглаи Ивановны, можете вы это вообразить-с, чрез посредство Веры-с, через дочь мою любимую Веру, единородную… да-с… а впрочем, не единородную, ибо у меня их три.
Большинство гостей состояло даже, несмотря на внушающую наружность, из довольно пустых людей, которые, впрочем, и сами не
знали, в самодовольстве своем, что
многое в них хорошее — одна выделка, в которой притом они не виноваты, ибо она досталась им бессознательно и по наследству.
Но мы
знаем также, что он, в эти же дни, несколько раз, и даже
много раз, вдруг отправлялся к Епанчиным, не скрывая этого от Настасьи Филипповны, отчего та приходила чуть не в отчаяние.
Он, впрочем, любезно и подробно сообщил обо всем князю: тот
многого еще не
знал, и это был первый вестник из дома.
— Да тем-то и возмутительно всё это, что тут и серьезного не было ничего! — вскричал Евгений Павлович, решительно увлекаясь. — Простите меня, князь, но… я… я думал об этом, князь; я
много передумал; я
знаю всё, что происходило прежде, я
знаю всё, что было полгода назад, всё, и — всё это было несерьезно! Всё это было одно только головное увлечение, картина, фантазия, дым, и только одна испуганная ревность совершенно неопытной девушки могла принять это за что-то серьезное!..
— Я не
знаю… может быть, может быть; вы во
многом правы, Евгений Павлович. Вы чрезвычайно умны, Евгений Павлович; ах, у меня голова начинает опять болеть, пойдемте к ней! Ради бога, ради бога!
— Стой еще! Я, Парфен, еще хочу тебя спросить… я
много буду тебя спрашивать, обо всем… но ты лучше мне сначала скажи, с первого начала, чтоб я
знал: хотел ты убить ее перед моей свадьбой, перед венцом, на паперти, ножом? Хотел или нет?
Одним словом,
много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены всем этим «террором», что даже боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и
знали, что он и без них хорошо
знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.