Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу,
как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно
человеку, ну хоть… от излишка воображения.
Люди, о которых они знают всю подноготную, конечно, не придумали бы,
какие интересы руководствуют ими, а между тем многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения и даже высшего духовного довольства.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще
как здесь
люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет,
как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой,
каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я
человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад
людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
—
Как вам показалось, князь, — обратился вдруг к нему Ганя, — что это, серьезный какой-нибудь
человек или только так, безобразник? Собственно ваше мнение?
Мы, конечно, сочтемся, и если вы такой искренний и задушевный
человек,
каким кажетесь на словах, то затруднений и тут между нами выйти не может.
— Благодарю вас, генерал, вы поступили со мной
как чрезвычайно добрый
человек, тем более что я даже и не просил; я не из гордости это говорю; я и действительно не знал, куда голову приклонить. Меня, правда, давеча позвал Рогожин.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал, хотя был
человек и не очень образованный, а, напротив,
как он сам выражался о себе, «
человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Себя, свой покой и комфорт он любил и ценил более всего на свете,
как и следовало в высшей степени порядочному
человеку.
Тоцкий до того было уже струсил, что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения, что он,
как слабый
человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям, что вечером, в день своего рождения, скажет последнее слово.
Впрочем, известно, что
человек, слишком увлекшийся страстью, особенно если он в летах, совершенно слепнет и готов подозревать надежду там, где вовсе ее и нет; мало того, теряет рассудок и действует
как глупый ребенок, хотя бы и был семи пядей во лбу.
Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба, так
как преступников было несколько
человек.
Ведь, подумаешь,
как это жестоко, а с другой стороны, ей-богу, эти невинные
люди от чистого сердца делают и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы знаете, что такое туалет преступника?), наконец везут по городу до эшафота…
Сошлось много народу смотреть,
как она будет плакать и за гробом идти; тогда пастор, — он еще был молодой
человек, и вся его амбиция была сделаться большим проповедником, — обратился ко всем и указал на Мари.
Потом же, во все эти три года, я и понять не мог,
как тоскуют и зачем тоскуют
люди?
— Этот
человек уверяет, — резко сказала Аглая, когда князь кончил читать, — что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом,
как видите, письменную гарантию, этою самою запиской.
Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность,
как это всегда водится с иными
людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Ганя хмурился и называл содержание жильцов безобразием; ему стало
как будто стыдно после этого в обществе, где он привык являться,
как молодой
человек с некоторым блеском и будущностью.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько
человек и все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей,
как слышно было, не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько
человек.
Ганя стоял
как бы в отупении на пороге гостиной и глядел молча, не препятствуя входу в залу одного за другим
человек десяти или двенадцати, вслед за Парфеном Рогожиным.
Какой-то в полувоенном пальто; какой-то маленький и чрезвычайно толстый
человек, беспрестанно смеявшийся; какой-то огромный, вершков двенадцати, господин, тоже необычайно толстый, чрезвычайно мрачный и молчаливый и, очевидно, сильно надеявшийся на свои кулаки.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж
человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе
как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать, — сказал князь. — Давеча я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного
человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный
человек,
какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
И
как они скоро все кончаются, все эти старые приличные
люди!
Я, князь, не по расчету в этот мрак иду, — продолжал он, проговариваясь,
как уязвленный в своем самолюбии молодой
человек, — по расчету я бы ошибся наверно, потому и головой, и характером еще не крепок.
Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее
человеку нашего времени и племени,
как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и
человек обыкновенный.
— Да уж одно то заманчиво,
как тут будет лгать
человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только,
какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
— Но
какой же вы утонченнейший
человек, Афанасий Иванович, так даже меня дивите! — вскричал Фердыщенко.
Князь, позвольте вас спросить,
как вы думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного
человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл.
— Ба! Вы хотите от
человека слышать самый скверный его поступок и при этом блеска требуете! Самые скверные поступки и всегда очень грязны, мы сейчас это от Ивана Петровича услышим; да и мало ли что снаружи блестит и добродетелью хочет казаться, потому что своя карета есть. Мало ли кто свою карету имеет… И
какими способами…
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при
людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «
как скажете, так и будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— А князь для меня то, что я в него в первого, во всю мою жизнь,
как в истинно преданного
человека поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и я ему верю.
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и
человек,
как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
Давешний господин с кулаками после приема в компанию «просителя» счел себя даже обиженным и, будучи молчалив от природы, только рычал иногда,
как медведь, и с глубоким презреньем смотрел на заискивания и заигрывания с ним «просителя», оказавшегося
человеком светским и политичным.
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды то на князя, то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была
как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в письмо чрез плечо Птицына, с видом
человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
— Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, — проговорила Настасья Филипповна, — меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных
людей. Слышали, Афанасий Иваныч?
Как вам покажется всё, что князь говорил? Ведь почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то. Да ты и не уйдешь, я вижу. Может, я еще с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
Заметим в скобках, что и о Гавриле Ардалионовиче в доме Епанчиных никогда даже и не упоминалось, —
как будто и на свете такого
человека не было, не только в их доме.
Человек он был самого высшего света и, кроме того, с состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым»,
как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному делу сойтись и познакомиться с князем у графа, своего начальника.
В одной одежде была полная перемена: всё платье было другое, сшитое в Москве и хорошим портным; но и в платье был недостаток: слишком уж сшито было по моде (
как и всегда шьют добросовестные, но не очень талантливые портные) и, сверх того, на
человека, нисколько этим не интересующегося, так что при внимательном взгляде на князя слишком большой охотник посмеяться, может быть, и нашел бы чему улыбнуться.
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился,
как и всякий несколько лет пьяный
человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
— Послушайте, Лебедев, — твердо сказал князь, отворачиваясь от молодого
человека, — я ведь знаю по опыту, что вы
человек деловой, когда захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините,
как вас по имени-отчеству, я забыл?
Согласилась со мной, что мы при третьем коне, вороном, и при всаднике, имеющем меру в руке своей, так
как всё в нынешний век на мере и на договоре, и все
люди своего только права и ищут: «мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий»… да еще дух свободный и сердце чистое, и тело здравое, и все дары божии при этом хотят сохранить.
А так
как ты совсем необразованный
человек, то и стал бы деньги копить и сел бы,
как отец, в этом доме с своими скопцами; пожалуй бы, и сам в их веру под конец перешел, и уж так бы „ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, всё ты до страсти доводишь“.
Я тебе реестрик сама напишу,
какие тебе книги перво-наперво надо прочесть; хочешь иль нет?“ И никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в первый раз
как живой
человек вздохнул.
Сверх того, он на редкость хорошо воспитанный
человек, так что со мной говорил совершенно
как с ровным себе, по познаниям и по понятиям.
Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге
как о нашем родном отце и о радости бога на
человека,
как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
— Да дай же я хоть обниму тебя на прощанье, странный ты
человек! — вскричал князь, с нежным упреком смотря на него, и хотел его обнять. Но Парфен едва только поднял свои руки,
как тотчас же опять опустил их. Он не решался; он отвертывался, чтобы не глядеть на князя. Он не хотел его обнимать.
Убеждение в чем? (О,
как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и
как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, —
какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого
человека! О, что за день! О боже,
какой кошмар!
Человек этот
как будто чего-то выжидал, но быстро промелькнул и исчез.
Как ни было темно, но, взбежав на площадку, князь тотчас же различил, что тут, в этой нише, прячется зачем-то
человек.