Неточные совпадения
Представлялся и еще один неразрешенный вопрос, и до того капитальный, что
князь даже думать о нем
боялся, даже допустить его не мог и не смел, формулировать как, не знал, краснел и трепетал при одной мысли о нем.
Извозчик довез его до одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница была плохенькая.
Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы
боясь потерять время или не застать кого-то дома.
— Серьезно, серьезно, опять из-под самого венца. Тот уже минуты считал, а она сюда в Петербург и прямо ко мне: «Спаси, сохрани, Лукьян, и
князю не говори…» Она,
князь, вас еще более его
боится, и здесь — премудрость!
— Ваш секрет. Сами вы запретили мне, сиятельнейший
князь, при вас говорить… — пробормотал Лебедев, и, насладившись тем, что довел любопытство своего слушателя до болезненного нетерпения, вдруг заключил: — Аглаи Ивановны
боится.
— Мы не
боимся,
князь, ваших друзей, кто бы они ни были, потому что мы в своем праве, — заявил опять племянник Лебедева.
С
князем происходило то же, что часто бывает в подобных случаях с слишком застенчивыми людьми: он до того застыдился чужого поступка, до того ему стало стыдно за своих гостей, что в первое мгновение он и поглядеть на них
боялся.
— Ну, вот этого я и
боялся! — воскликнул
князь. — Так и должно было быть!
— Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не
боюсь за письмо и не сожалею, что написал, и отнюдь не краснею за него (
князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это письмо, потому что, кажется, помню его наизусть.
— Что вы на меня так смотрите,
князь? — сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас
боюсь; мне все кажется, что вы хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего лица пальцем, чтоб его пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
— Н-нет; может быть, и нет. Трус тот, кто
боится и бежит; а кто
боится и не бежит, тот еще не трус, — улыбнулся
князь, пообдумав.
— Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и
князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не
боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно, поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
— Так… не читать? — прошептал он ему как-то опасливо, с кривившеюся улыбкой на посиневших губах, — не читать? — пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью, — вы…
боитесь? — повернулся он опять к
князю.
Он стоял и смотрел на
князя неподвижно и молча секунд десять, очень бледный, со смоченными от пота висками и как-то странно хватаясь за
князя рукой, точно
боясь его выпустить.
— Да… я
боюсь, — проговорил
князь.
— Я действительно вчера
боялся этого, — простодушно проболтался
князь (он был очень смущен), — но сегодня я убежден, что вы…
— Ну, как я рад! — радостно вздохнул
князь. — Я таки за него
боялся!
— О нет, я так, — осекся
князь, — я ужасно глупо сказал, что
боялся. Сделайте одолжение, Лебедев, не передавайте никому…
Извинившись,
князь поспешил сесть, но как-то странно робея, точно гость его был фарфоровый, а он поминутно
боялся его разбить.
Она заговорила нетерпеливо и усиленно сурово; в первый раз она заговорила об этом «вечере». Для нее тоже мысль о гостях была почти нестерпима; все это заметили. Может быть, ей и ужасно хотелось бы поссориться за это с родителями, но гордость и стыдливость помешали заговорить.
Князь тотчас же понял, что и она за него
боится (и не хочет признаться, что
боится), и вдруг сам испугался.
— Послушайте, Аглая, — сказал
князь, — мне кажется, вы за меня очень
боитесь, чтоб я завтра не срезался… в этом обществе?
Ганя был смущен и потрясен, но не хотел всходить наверх и даже
боялся увидеть больного; он ломал себе руки, и в бессвязном разговоре с
князем ему удалось выразиться, что вот, дескать, «такое несчастье и, как нарочно, в такое время!».
— Я вошел сюда с мукой в сердце, — продолжал
князь, всё с каким-то возраставшим смятением, всё быстрее и быстрее, всё чуднее и одушевленнее, — я… я
боялся вас,
боялся и себя.
Так или этак, а дело было решительное, окончательное. Нет,
князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он чувствовал теперь, что давно уже
боялся, и именно чего-нибудь в этом роде; но для чего она хочет ее видеть? Озноб проходил по всему телу его; опять он был в лихорадке.
Они расстались. Евгений Павлович ушел с убеждениями странными: и, по его мнению, выходило, что
князь несколько не в своем уме. И что такое значит это лицо, которого он
боится и которое так любит! И в то же время ведь он действительно, может быть, умрет без Аглаи, так что, может быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь? Это интересно… бедный идиот! И что с ним будет теперь?
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь
боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда ли?» Он достиг цели;
князь ушел от него сам не свой.
«Стало быть, уж не
боится, как тогда, что браком с ним составит его несчастье», — думал
князь.
— Потому оно, брат, — начал вдруг Рогожин, уложив
князя на левую лучшую подушку и протянувшись сам с правой стороны, не раздеваясь и закинув обе руки за голову, — ноне жарко, и, известно, дух… Окна я отворять
боюсь; а есть у матери горшки с цветами, много цветов, и прекрасный от них такой дух; думал перенести, да Пафнутьевна догадается, потому она любопытная.
— Ах да! — зашептал вдруг
князь прежним взволнованным и торопливым шепотом, как бы поймав опять мысль и ужасно
боясь опять потерять ее, даже привскочив на постели, — да… я ведь хотел… эти карты! карты… Ты, говорят, с нею в карты играл?
Одним словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже
князь Щ. были до того уже поражены всем этим «террором», что даже
боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.
Неточные совпадения
Я не мог наглядеться на
князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не
боялся ее, обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и сказал:
—
Боюсь, конечно
боюсь. Да
князь уж потому драться не станет, что дерутся с ровней.
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом, потому что этот бедный
князь, как я заметил, ужасно
боялся его, не только в то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу.
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и
боится, думая, что Версилов тотчас пойдет с письмом к старому
князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое;
боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой
князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.