Неточные совпадения
Слышала тоже, что Нина Александровна Иволгина,
мать Гаврилы Ардалионовича, превосходная и в высшей степени уважаемая женщина; что сестра его Варвара Ардалионовна очень замечательная и энергичная девушка;
она много слышала о
ней от Птицына.
Мать, первая, приняла
ее со злобой и с презреньем: «Ты меня теперь обесчестила».
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца
она и в самом деле померла;
она знала, что
она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с
ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
Я поцеловал Мари еще за две недели до того, как
ее мать умерла; когда же пастор проповедь говорил, то все дети были уже на моей стороне.
Она была очень похожа на
мать, даже одета была почти так же, как
мать, от полного нежелания наряжаться.
Твердость и решимость виднелись и в
ее лице, но предчувствовалось, что твердость эта даже могла быть энергичнее и предприимчивее, чем у
матери.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и, казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел на
мать, выжидая, чтоб
она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
Она не садилась, а стояла сбоку, подле
матери, сложив руки на груди.
Сдружиться с его
матерью и сестрой или оскорбить их у него же в доме приехала
она?
Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже быть не могло: его
мать и сестра сидели в стороне как оплеванные, а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они в одной с
нею комнате…
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у
ней, за то, что
она твою
мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря на брата.
— Э! Это они так, не знают уж, что сказать. А над Рогожиным
она смеялась, будьте уверены, это я разглядел. Это видно было. Я давеча побоялся, а теперь разглядел. Или, может быть, как
она с
матерью, и с отцом, и с Варей обошлась?
Видела я его мать-то, руку у
ней поцеловала.
Я матушкину правую руку взял, сложил: „Благословите, говорю, матушка, со мной к венцу идет“; так
она у матушки руку с чувством поцеловала, „много, говорит, верно, твоя
мать горя перенесла“.
— Сироты, сироты! — таял он, подходя. — И этот ребенок на руках
ее — сирота, сестра
ее, дочь Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах, по соизволению господню… да-с… вместо
матери, хотя только сестра и не более, как сестра… не более, не более…
Все с некоторым удивлением смотрели на
нее, и почти все — князь Щ., сестры,
мать — с неприятным чувством смотрели на эту новую приготовлявшуюся шалость, во всяком случае несколько далеко зашедшую.
Я сказал, что вы ославили вашу
мать, но вы
ее любите;
она сама говорит… я не знал…
Да пусть
мать дура была, да ты все-таки будь с
ней человек!..
Уходя,
она прибавила, что Лизавета Прокофьевна сегодня в адском расположении духа, но что всего страннее, что Аглая перессорилась со всем семейством, не только с отцом и
матерью, но даже с обеими сестрами, и что «это совсем нехорошо».
Какая, например,
мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от страха, если
ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: «Нет, уж лучше пусть будет счастлив и проживет в довольстве и без оригинальности», — думает каждая
мать, закачивая свое дитя.
Раз Александра Ивановна увидала во сне девять куриц, и из-за этого вышла формальная ссора между
нею и
матерью, — почему? — трудно и объяснить.
Над
матерью сейчас насмеялась в глаза, над сестрами, над князем Щ.; про меня и говорить нечего, надо мной
она редко когда не смеется, но ведь я что, я, знаешь, люблю
ее, люблю даже, что
она смеется, — и, кажется, бесенок этот меня за это особенно любит, то есть больше всех других, кажется.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что
она стояла пред
матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так
она выразилась, и мне странно, что
она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Мать трепетала пред моими приказаниями и даже не смела предо мною нюнить, когда я решался иногда впускать
ее к себе.
Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первой же комнате; дальше
она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью в сад, в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на
мать.
— Помилуйте, и без обиды натурально хочется узнать; вы
мать. Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в семь часов утра, вследствие
ее вчерашнего приглашения.
Она дала мне знать вчера вечером запиской, что
ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны касающихся; вот и всё.
К тому же
она знала, что, выходя замуж, дает тем угол своей
матери, отцу, братьям.
— Какое тут прежнее! — воскликнул Ганя. — Прежнее! Нет, уж тут черт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик до бешенства стал доходить…
мать ревет. Ей-богу, Варя, как хочешь, я его выгоню из дому или… или сам от вас выйду, — прибавил он, вероятно вспомнив, что нельзя же выгонять людей из чужого дома.
— Мне
мать только жаль, — продолжала Варя, — боюсь, чтоб эта отцовская история до
нее не дошла, ах, боюсь!
— Если вы тоже знаете настоящую причину, почему старик в таком состоянии (а вы так у меня шпионили в эти пять дней, что наверно знаете), то вам вовсе бы не следовало раздражать… несчастного и мучить мою
мать преувеличением дела, потому что всё это дело вздор, одна только пьяная история, больше ничего, ничем даже не доказанная, и я вот во столечко
ее не ценю…
Сердце
матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее
ей: «А чем бы князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
«Старуха» Белоконская выслушала все лихорадочные и отчаянные признания Лизаветы Прокофьевны и нисколько не тронулась слезами сбитой с толку
матери семейства, даже посмотрела на
нее насмешливо.
Отец,
мать и сестры, все поспели в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая не может иметь ни малейших последствий», а еще более серьезное настроение Аглаи, с каким
она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но князь, кажется, не понял этих слов и был на высшей степени счастья.
— Именно, — с достоинством ответил пьяница, — и сегодня же в половине девятого, всего полчаса… нет-с, три четверти уже часа как известил благороднейшую
мать, что имею
ей передать одно приключение… значительное. Запиской известил чрез девушку, с заднего крыльца-с. Приняла.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я с ними не буду ссориться, но у нас разные дороги с этой минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много почувствовал нового; это мой урок!
Мать я тоже считаю теперь прямо на моих руках; хотя
она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
Дело кончилось, впрочем, тем, что когда Аглая увидала
мать и сестер, плачущих над
нею и нисколько
ее не упрекающих, то бросилась к ним в объятия и тотчас же воротилась с ними домой.
— Потому оно, брат, — начал вдруг Рогожин, уложив князя на левую лучшую подушку и протянувшись сам с правой стороны, не раздеваясь и закинув обе руки за голову, — ноне жарко, и, известно, дух… Окна я отворять боюсь; а есть у
матери горшки с цветами, много цветов, и прекрасный от них такой дух; думал перенести, да Пафнутьевна догадается, потому
она любопытная.