Неточные совпадения
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо
понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать
других, тем паче, что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только несколько часов…
Но тут-то и пригодилась Тоцкому его верность взгляда: он сумел разгадать, что Настасья Филипповна и сама отлично
понимает, как безвредна она в смысле юридическом, но что у ней совсем
другое на уме и… в сверкавших глазах ее.
— Если сердитесь, то не сердитесь, — сказал он, — я ведь сам знаю, что меньше
других жил и меньше всех
понимаю в жизни. Я, может быть, иногда очень странно говорю…
— Что ж, может, и впрямь не
понимает, хе-хе! Говорят же про тебя, что ты… того.
Другого она любит, — вот что
пойми! Точно так, как ее люблю теперь, точно так же она
другого теперь любит. А
другой этот, знаешь ты кто? Это ты! Что, не знал, что ли?
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись,
другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не
понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Он и несчастного господина Бурдовского, и вас всех, господа, которые благородно пришли поддержать вашего
друга (так как он в поддержке, очевидно, нуждается, ведь я
понимаю же это!), он всех вас надул и всех вас запутал в случай мошеннический, потому что ведь это, в сущности, плутовство-мошенничество!
Евгений Павлович попросил у князя позволения познакомить его с этим приятелем; князь едва
понял, что с ним хотят делать, но знакомство состоялось, оба раскланялись и подали
друг другу руки.
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашим услугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой обиде, но не могу позволить кулачного права с женщиной в глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на
другой манер, то — вы меня, разумеется,
понимать должны, капитан…
Что тут такое, я
понять не могу и ни разу не
понимал: или любит тебя без предела, или… коли любит, так как же с
другою тебя венчать хочет?
Я согласен, что иначе, то есть без беспрерывного поядения
друг друга, устроить мир было никак невозможно; я даже согласен допустить, что ничего не
понимаю в этом устройстве; но зато вот что я знаю наверно: если уже раз мне дали сознать, что «я есмь», то какое мне дело до того, что мир устроен с ошибками и что иначе он не может стоять?
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на
другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не
понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё
понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, —
понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем
другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем главное,
понимаете?
«Я, однако же, замечаю (писала она в
другом письме), что я вас с ним соединяю, и ни разу не спросила еще, любите ли вы его? Он вас полюбил, видя вас только однажды. Он о вас как о „свете“ вспоминал; это его собственные слова, я их от него слышала. Но я и без слов
поняла, что вы для него свет. Я целый месяц подле него прожила и тут
поняла, что и вы его любите; вы и он для меня одно».
С вашей стороны тоже не требую ни признания, ни подтверждения; довольно того, что я вас оставляю с вашею совестью и что мы отлично
понимаем теперь
друг друга.
— Довольно! Вы меня
поняли, и я спокоен, — заключил он вдруг вставая, — сердце, как ваше, не может не
понять страждущего. Князь, вы благородны, как идеал! Что пред вами
другие? Но вы молоды, и я благословляю вас. В конце концов я пришел вас просить назначить мне час для важного разговора, и вот в чем главнейшая надежда моя. Я ищу одной дружбы и сердца, князь; я никогда не мог сладить с требованиями моего сердца.
Кроме вас, никто
другой не
поймет, а он во главе всех
других.
Знаете, по-моему, быть смешным даже иногда хорошо, да и лучше: скорее простить можно
друг другу, скорее и смириться; не всё же
понимать сразу, не прямо же начинать с совершенства!
— Ах, милый князь, — воскликнул вдруг Евгений Павлович с одушевлением и с грустью, — как могли вы тогда допустить… всё, что произошло? Конечно, конечно, всё это было для вас так неожиданно… Я согласен, что вы должны были потеряться и… не могли же вы остановить безумную девушку, это было не в ваших силах! Но ведь должны же вы были
понять, до какой степени серьезно и сильно эта девушка… к вам относилась. Она не захотела делиться с
другой, и вы… и вы могли покинуть и разбить такое сокровище!
— Она
поймет, она
поймет! — бормотал князь, складывая в мольбе свои руки, — она
поймет, что всё это не то, а совершенно, совершенно
другое!
Я теперь все
понял, чего прежде не
понимал, и видите: когда они обе стояли тогда одна против
другой, то я тогда лица Настасьи Филипповны не мог вынести…
— Нет, князь, не
поймет! Аглая Ивановна любила как женщина, как человек, а не как… отвлеченный дух. Знаете ли что, бедный мой князь: вернее всего, что вы ни ту, ни
другую никогда не любили!
Он был видимо ободрен, увидев, что князь
понял его и не переходит к нему с
другого тротуара.