Неточные совпадения
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы:
князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо
сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к
князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное
сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— И судя по тому, что
князь краснеет от невинной шутки, как невинная молодая девица, я заключаю, что он, как благородный юноша, питает в своем
сердце самые похвальные намерения, — вдруг и совершенно неожиданно проговорил или, лучше сказать, прошамкал беззубый и совершенно до сих пор молчавший семидесятилетний старичок учитель, от которого никто не мог ожидать, что он хоть заговорит-то в этот вечер.
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго
сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
— Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал
князь. — Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из
сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты!
(
Князь вдруг покраснел, и что-то как будто дрогнуло в его
сердце.)
— И даже,
князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего
сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший
князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
— И при этом —
князь и миллионер! При вашем, может быть, и в самом деле добром и простоватом
сердце вы все-таки не можете, конечно, избавиться от общего закона, — провозгласил Ипполит.
Вот
князь хочет помочь Бурдовскому, от чистого
сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал, и, может быть, один из всех вас не чувствует к нему отвращения, и вот они-то и стоят друг пред другом как настоящие враги…
— Спасибо вам,
князь, эксцентрический друг нашего дома, за приятный вечер, который вы нам всем доставили. Небось ваше
сердце радуется теперь, что удалось вам и нас прицепить к вашим дурачествам… Довольно, милый друг дома, спасибо, что хоть себя-то дали наконец разглядеть хорошенько!..
— Ну вот, точь-в-точь и он говорил мне сейчас, — вскричал
князь, — и оба вы точно хвалитесь! Вы даже меня удивляете, только он искреннее вашего, а вы в решительное ремесло обратили. Ну, довольно, не морщитесь, Лебедев, и не прикладывайте руки к
сердцу. Не скажете ли вы мне чего-нибудь? Вы даром не зайдете…
Но уверяю вас, милый, добрый мой
князь, что в Гане есть
сердце.
Человек известный,
князь, с состоянием, человек хороший и ко всему тому пришелся ей по
сердцу, чего уж, кажется, лучше?
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по
сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход
князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
— Милый
князь, — как-то опасливо подхватил поскорее
князь Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, — рай на земле нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай — вещь трудная,
князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному
сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…
Предупреждение во всяком случае напрасное:
князь наверно не выговорил бы ни одного слова во всю дорогу и без приказания.
Сердце его застучало ужасно, когда он выслушал о скамейке. Чрез минуту он одумался и со стыдом прогнал свою нелепую мысль.
В самом лице этой женщины всегда было для него что-то мучительное;
князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной жалости, и это была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его
сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его
сердца, не оставило и теперь.
Пораженный внезапным появлением Рогожина,
князь некоторое время не мог собраться с мыслями, и мучительное ощущение воскресло в его
сердце.
Час спустя, уже в четвертом часу,
князь сошел в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения
сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
— Может быть, и так, — едва проговорил
князь; у него ужасно дрожало и стукало
сердце.
Князь вздрогнул;
сердце его замерло. Но он в удивлении смотрел на Аглаю: странно ему было признать, что этот ребенок давно уже женщина.
— Прекрасно,
князь! — сказала Аглая, вдруг входя в комнату, — благодарю вас от всего
сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой и многоуважаемый
князь, имея
сердце (что вы уже, вероятно, заметили, ибо я заслуживаю), имея
сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою на снятый мною по возвращении моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно,
князь, вы и заметили, видя меня в вицмундире весь вечер.
—
Князь,
князь! Слова ваши в моем
сердце… в глубине моего
сердца! Там могила-с!.. — восторженно проговорил Лебедев, прижимая шляпу к
сердцу.
— Вопрос из одной старинной комедии-с. Но, благодушнейший
князь! Вы уже слишком принимаете к
сердцу несчастье мое! Я не стою того. То есть я один не стою того; но вы страдаете и за преступника… за ничтожного господина Фердыщенка?
— Будьте уверены, благодушнейший, искреннейший и благороднейший
князь, — вскричал Лебедев в решительном вдохновении, — будьте уверены, что всё сие умрет в моем благороднейшем
сердце!
Князь высказал свою фразу из прописей в твердой уверенности, что она произведет прекрасное действие. Он как-то инстинктивно догадался, что какою-нибудь подобною, пустозвонною, но приятною, фразой, сказанною кстати, можно вдруг покорить и умирить душу такого человека и особенно в таком положении, как генерал. Во всяком случае, надо было отпустить такого гостя с облегченным
сердцем, и в том была задача.
— Довольно! Вы меня поняли, и я спокоен, — заключил он вдруг вставая, —
сердце, как ваше, не может не понять страждущего.
Князь, вы благородны, как идеал! Что пред вами другие? Но вы молоды, и я благословляю вас. В конце концов я пришел вас просить назначить мне час для важного разговора, и вот в чем главнейшая надежда моя. Я ищу одной дружбы и
сердца,
князь; я никогда не мог сладить с требованиями моего
сердца.
— Нисколько, нимало, многоуважаемый и лучезарнейший
князь, нимало! — восторженно вскричал Лебедев, прикладывая руку к
сердцу, — а, напротив, именно и тотчас постиг, что ни положением в свете, ни развитием ума и
сердца, ни накоплением богатств, ни прежним поведением моим, ниже познаниями, — ничем вашей почтенной и высоко предстоящей надеждам моим доверенности не заслуживаю; а что если и могу служить вам, то как раб и наемщик, не иначе… я не сержусь, а грущу-с.
На некоторые мечты свои
князь смотрел еще назад тому несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы
князя за одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил с
сердцем уязвленным и ревновал к
князю не только Колю и Келлера, но даже собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
— Знаю,
князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо
сердце такое, как ваше, иметь. Да к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья,
князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый
князь, потому что с этим человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что не раньше. Я требую уважения,
князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так сказать, мое
сердце.
Князь, я часто дарю мое
сердце и почти всегда бываю обманут. Этот человек был недостоин моего подарка.
— В нем много беспорядка, — сдержанно заметил
князь, — и некоторые черты… но среди всего этого замечается
сердце, хитрый, а иногда и забавный ум.
— Именно,
князь, и как прекрасно вы это объясняете, сообразно с собственным вашим
сердцем! — восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в глазах его.
Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех всё предвидела и узнала, и давно уже у ней «болело
сердце», но — давно ли, нет ли, — теперь мысль о
князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственно потому, что сбивала ее с толку.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого
сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы
князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения собственного
сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
Кроме
князя Щ. и Евгения Павловича, к этому слою принадлежал и известный, очаровательный
князь N., бывший обольститель и победитель женских
сердец во всей Европе, человек теперь уже лет сорока пяти, всё еще прекрасной наружности, удивительно умевший рассказывать, человек с состоянием, несколько, впрочем, расстроенным, и по привычке проживавший более за границей.
Князь не то чтобы задыхался, а, так сказать, «захлебывался от прекрасного
сердца», как выразилась об этом на другой день утром Аделаида, в разговоре с женихом своим,
князем Щ.
— Я вошел сюда с мукой в
сердце, — продолжал
князь, всё с каким-то возраставшим смятением, всё быстрее и быстрее, всё чуднее и одушевленнее, — я… я боялся вас, боялся и себя.
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на
князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда
сердце». Он не мог более вынести и с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Но
князь не знал, что спросить дальше и чем окончить вопрос; к тому же
сердце его так стучало, что и говорить трудно было. Рогожин тоже молчал и смотрел на него по-прежнему, то есть как бы в задумчивости.
— Был, — едва мог выговорить
князь от сильного биения
сердца.
Он стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у кровати ничего не выговорили; у
князя билось
сердце, так, что, казалось, слышно было в комнате, при мертвом молчании комнаты.
— Это, это, это, — приподнялся вдруг
князь в ужасном волнении, — это, это я знаю, это я читал… это внутреннее излияние называется… Бывает, что даже и ни капли. Это коль удар прямо в
сердце…
Когда Рогожин затих (а он вдруг затих),
князь тихо нагнулся к нему, уселся с ним рядом и с сильно бьющимся
сердцем, тяжело дыша, стал его рассматривать.
Лизавета Прокофьевна, увидав
князя в его больном и униженном состоянии, заплакала от всего
сердца.