Неточные совпадения
— Вот это, — разъяснял
князь с чрезвычайным удовольствием и одушевлением, — это
собственная подпись игумена Пафнутия со снимка четырнадцатого столетия.
— Как жаль, как жаль, и как нарочно! — с глубочайшим сожалением повторил несколько раз Ардалион Александрович. — Доложите же, мой милый, что генерал Иволгин и
князь Мышкин желали засвидетельствовать
собственное свое уважение и чрезвычайно, чрезвычайно сожалели…
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это
собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к
князю, — и рождена в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера, в трауре… А этот, этот, о, этот…
Я теперь
собственными глазами убедился, что моя догадка была справедлива, — убеждал разгоряченный
князь, желая утишить волнение и не замечая того, что только его увеличивал.
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей
собственной совести делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не будет, так ведь и
князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения
собственной совести.
— Послушайте,
князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать
собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное, чтобы доказать это
князю (вы,
князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, — хоть я и в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа, я сделаю
князю еще один последний вопрос, из
собственного любопытства, им и кончим.
— Но своего, своего! — лепетал он
князю, — на
собственное иждивение, чтобы прославить и поздравить, и угощение будет, закуска, и об этом дочь хлопочет; но,
князь, если бы вы знали, какая тема в ходу. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» Современная тема-с, современная! Вопросы и ответы… И господин Терентьев в высшей степени… спать не хочет! А шампанского он только глотнул, глотнул, не повредит… Приближьтесь,
князь, и решите! Все вас ждали, все только и ждали вашего счастливого ума…
Говорят, смирение есть страшная сила; надо справиться об этом у
князя, это его
собственное выражение.)
— Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с
князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет,
собственный ваш, то есть ваши кости завещаете?
— Единственно на минуту, многоуважаемый
князь, по некоторому значительному в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком
собственного достоинства.
Князь пригласил его садиться.
На некоторые мечты свои
князь смотрел еще назад тому несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы
князя за одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил с сердцем уязвленным и ревновал к
князю не только Колю и Келлера, но даже
собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
— Да здесь-с, — засмеялся вдруг Лебедев, подымаясь во весь рост со стула и приятно смотря на
князя, — очутился вдруг здесь, в поле
собственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.
— Именно,
князь, и как прекрасно вы это объясняете, сообразно с
собственным вашим сердцем! — восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в глазах его.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы
князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения
собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
Князь изложил даже несколько своих взглядов, своих
собственных затаенных наблюдений, так что всё это было бы даже смешно, если бы не было так «хорошо изложено», как согласились потом все слушавшие.
— Не совсем, многоуважаемый
князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши
собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
Хорошо, хорошо, я оставлю… — прибавил он, заметив нетерпеливый жест
князя, — но я пришел за
собственным делом и про это хочу… объясниться.
Мы знаем только одно, что свадьба назначена действительно и что сам
князь уполномочил Лебедева, Келлера и какого-то знакомого Лебедева, которого тот представил
князю на этот случай, принять на себя все хлопоты по этому делу, как церковные, так и хозяйственные; что денег велено было не жалеть, что торопила и настаивала на свадьбе Настасья Филипповна; что шафером
князя назначен был Келлер, по
собственной его пламенной просьбе, а к Настасье Филипповне — Бурдовский, принявший это назначение с восторгом, и что день свадьбы назначен был в начале июля.
Разумно и ясно, и, повторяем, с чрезвычайною даже психологией, развернул он пред
князем картину всех бывших
собственных отношений
князя к Настасье Филипповне.
Неточные совпадения
Услыхал
князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца и долго терпел, но напоследок не стерпел: вышел против бунтовщиков
собственною персоною и, перепалив всех до единого, возвратился восвояси.
— Конечно нет, — улыбнулся
князь, но как-то очень серьезной улыбкой, и вообще он становился все более и более озабочен, — я слишком знаю, что этот человек мужествен. Тут, конечно, особый взгляд… свое
собственное расположение идей…
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого
князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему старику
князю, то он, прочтя его и узнав, что
собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
Княгиня удивлялась потом, как сильно действует на
князя Федора Сергеевича крошечная рюмка водки, которую он пил официально перед обедом, и оставляла его покойно играть целое утро с дроздами, соловьями и канарейками, кричавшими наперерыв во все птичье горло; он обучал одних органчиком, других
собственным свистом; он сам ездил ранехонько в Охотный ряд менять птиц, продавать, прикупать; он был артистически доволен, когда случалось (да и то по его мнению), что он надул купца… и так продолжал свою полезную жизнь до тех пор, пока раз поутру, посвиставши своим канарейкам, он упал навзничь и через два часа умер.
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как
князь [Подразумевается
князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти в мой дом, как в свой
собственный…