Неточные совпадения
Под словом «всё знают» нужно разуметь, впрочем, область довольно ограниченную: где служит такой-то? с кем он знаком, сколько у него
состояния, где
был губернатором, на ком женат, сколько взял за женой, кто ему двоюродным братом приходится, кто троюродным и т. д., и т. д., и все в этом роде.
— Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторое
состояние? Или, может
быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините, что я так…
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого
состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня
были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда,
есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
Присядьте-ка на минутку; я вам уже изъяснил, что принимать вас очень часто не в
состоянии; но помочь вам капельку искренно желаю, капельку, разумеется, то
есть в виде необходимейшего, а там как уж вам самим
будет угодно.
С другой стороны,
было очевидно, что и сама Настасья Филипповна почти ничего не в
состоянии сделать вредного, в смысле, например, хоть юридическом; даже и скандала не могла бы сделать значительного, потому что так легко ее можно
было всегда ограничить.
— Она? Ну, вот тут-то вся неприятность и сидит, — продолжал, нахмурившись, генерал, — ни слова не говоря, и без малейшего как
есть предупреждения, она хвать меня по щеке! Дикая женщина; совершенно из дикого
состояния!
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни
пили, другие кричали и хохотали, все
были в самом возбужденном и непринужденном
состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже
был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Генерал, хотя и
был в опале и чувствовал, что сам виноват, но все-таки надолго надулся; жаль ему
было Афанасия Ивановича: «такое
состояние и ловкий такой человек!» Недолго спустя генерал узнал, что Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества, маркизой и легитимисткой, что брак состоится, и что Афанасия Ивановича увезут в Париж, а потом куда-то в Бретань.
Человек он
был самого высшего света и, кроме того, с
состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному делу сойтись и познакомиться с князем у графа, своего начальника.
Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом
состоянии его
была одна степень почти пред самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его.
Раздумывая об этом мгновении впоследствии, уже в здоровом
состоянии, он часто говорил сам себе: что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а стало
быть и «высшего бытия», не что иное, как болезнь, как нарушение нормального
состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а, напротив, должно
быть причислено к самому низшему.
Мгновения эти
были именно одним только необыкновенным усилением самосознания, — если бы надо
было выразить это
состояние одним словом, — самосознания и в то же время самоощущения в высшей степени непосредственного.
Может
быть, и эпилептическое
состояние его всё более и более усиливалось.
Можно
было положительно сказать, что по крайней мере одна треть оброку всего прежнего крепостного
состояния получалась содержателем парижского Шато-де-Флёра (то-то счастливый-то человек!).
— Во-первых, вы, господин Келлер, в вашей статье чрезвычайно неточно обозначили мое
состояние: никаких миллионов я не получал: у меня, может
быть, только восьмая или десятая доля того, что вы у меня предполагаете; во-вторых, никаких десятков тысяч на меня в Швейцарии истрачено не
было: Шнейдер получал по шестисот рублей в год, да и то всего только первые три года, а за хорошенькими гувернантками в Париж Павлищев никогда не ездил; это опять клевета.
— Да говорю же вам, судите сами, что может
быть тут общего между Евгением Павлычем и… ею и вдобавок с Рогожиным? Повторяю вам,
состояние огромное, что мне совершенно известно; другое
состояние, которого он ждет от дяди. Просто Настасья Филипповна…
Насчет векселей тоже
быть могло (это Ганя знает даже наверно); у Евгения Павловича
состояние, конечно, большое, но «некоторые дела по имению действительно находятся в некотором беспорядке».
Недавно все говорили и писали об этом ужасном убийстве шести человек этим… молодым человеком, и о странной речи защитника, где говорится, что при бедном
состоянии преступника ему естественно должно
было прийти в голову убить этих шесть человек.
Евгений Павлович даже отступил на шаг от удивления. Мгновение он удерживался от нестерпимого припадка смеха; но, приглядевшись ближе, он заметил, что князь
был как бы не в себе, по крайней мере в каком-то особенном
состоянии.
Правда, когда он шел в воксал, то, кажется, и не знал совсем, что идет сюда, — в таком он
был состоянии.
Лебедев
был хотя и в обыкновенном «вечернем»
состоянии своем, но на этот раз он
был слишком уж возбужден и раздражен предшествовавшим долгим «ученым» спором, а в таких случаях к оппонентам своим он относился с бесконечным и в высшей степени откровенным презрением.
Одним словом,
был страшный беспорядок. Мне показалось с первого взгляда, что оба они, и господин, и дама — люди порядочные, но доведенные бедностью до того унизительного
состояния, в котором беспорядок одолевает наконец всякую попытку бороться с ним и даже доводит людей до горькой потребности находить в самом беспорядке этом, каждый день увеличивающемся, какое-то горькое и как будто мстительное ощущение удовольствия.
На этот быстрый вопрос я так же быстро ответил: «Русское сердце в
состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!» То
есть, собственно, не помню, буквально ли я так выразился… я
был ребенок… но смысл наверно
был тот!
А если, может
быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович,
был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это
будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то
есть, смотря с этой точки зрения, то
есть, потому… конечно, свет; свет
есть свет; но всё же и князь не без
состояния, хотя бы только даже и некоторого.
—
Состояние… то
есть деньги? — удивился князь.
— Странно, странно это мне всё. То
есть такой сюрприз и удар, что… Видишь ли, милый, я не насчет
состояния (хоть и ожидал, что у тебя побольше), но… мне счастье дочери… наконец… способен ли ты, так сказать, составить это… счастье-то? И… и… что это: шутка или правда с ее-то стороны? То
есть не с твоей, а с ее стороны?
— С аббатом Гуро, иезуитом, — напомнил Иван Петрович, — да-с, вот-с превосходнейшие-то люди наши и достойнейшие-то! Потому что все-таки человек
был родовой, с
состоянием, камергер и если бы… продолжал служить… И вот бросает вдруг службу и всё, чтобы перейти в католицизм и стать иезуитом, да еще чуть не открыто, с восторгом каким-то. Право, кстати умер… да; тогда все говорили…
И для князя это утро началось под влиянием тяжелых предчувствий; их можно
было объяснить его болезненным
состоянием, но он
был слишком неопределенно грустен, и это
было для него всего мучительнее.
И вот, если бы спросили у нас разъяснения, — не насчет нигилистических оттенков события, а просто лишь насчет того, в какой степени удовлетворяет назначенная свадьба действительным желаниям князя, в чем именно состоят в настоящую минуту эти желания, как именно определить
состояние духа нашего героя в настоящий момент, и пр., и пр. в этом же роде, — то мы, признаемся,
были бы в большом затруднении ответить.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с
состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало
быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Он побледнел, но принял известие тихо, едва слышно проговорив: «Я боялся; но я все-таки не думал, что
будет это…», — и потом, помолчав немного, прибавил: «Впрочем… в ее
состоянии… это совершенно в порядке вещей».