Неточные совпадения
В одном из вагонов третьего класса,
с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира, — оба
люди молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба
с довольно замечательными физиономиями, и оба пожелавшие, наконец, войти друг
с другом в разговор.
Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого
человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе
с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее
с нахальною и грубою улыбкой и
с резким, самодовольным его взглядом.
Обладатель плаща
с капюшоном был молодой
человек, тоже лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и
с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой.
Оказалось, что и это было так: белокурый молодой
человек тотчас же и
с необыкновенною поспешностью в этом признался.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков
с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже
с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно
человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что
человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был
человек почтенный и при связях, и четыре тысячи душ в свое время имели-с…
В продолжение всего этого разговора черномазый молодой
человек зевал, смотрел без цели в окно и
с нетерпением ждал конца путешествия.
— А позвольте,
с кем имею честь… — обратился вдруг угреватый господин к белокурому молодому
человеку с узелком.
Слыл он
человеком с большими деньгами,
с большими занятиями и
с большими связями.
Хоть и действительно он имел и практику, и опыт в житейских делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем
с своим царем в голове,
человеком «без лести преданным» и — куда не идет век? — даже русским и сердечным.
Князю отворил ливрейный слуга, и ему долго нужно было объясняться
с этим
человеком,
с самого начала посмотревшим на него и на его узелок подозрительно.
Наконец, на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому, недоумевающий
человек препроводил его рядом, в маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его
с рук на руки другому
человеку, дежурившему по утрам в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
А так как
люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и
с амбицией не стал бы в передней сидеть и
с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, — заметил князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой — так русскому
человеку и жить
с непривычки нельзя.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер
с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был
человек с воображением и попыткой на мысль.
Но князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой
человек,
с бумагами в руках. Камердинер стал снимать
с него шубу. Молодой
человек скосил глаза на князя.
— Вы князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это был очень красивый молодой
человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста,
с маленькою наполеоновскою бородкой,
с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.
Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну
с них; может быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им, — если они
люди хорошие».
— Вот что, князь, — сказал генерал
с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то
с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я
человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад
людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— О, не извиняйтесь. Нет-с, я думаю, что не имею ни талантов, ни особых способностей; даже напротив, потому что я больной
человек и правильно не учился. Что же касается до хлеба, то мне кажется…
Почти в то же самое время и Афанасий Иванович Тоцкий,
человек высшего света,
с высшими связями и необыкновенного богатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться.
Это был
человек лет пятидесяти пяти, изящного характера,
с необыкновенною утонченностию вкуса.
Тут, очевидно, было что-то другое, подразумевалась какая-то душевная и сердечная бурда, — что-то вроде какого-то романического негодования, бог знает на кого и за что, какого-то ненасытимого чувства презрения, совершенно выскочившего из мерки, — одним словом, что-то в высшей степени смешное и недозволенное в порядочном обществе и
с чем встретиться для всякого порядочного
человека составляет чистейшее божие наказание.
Она слышала, что он
человек с энергией,
с гордостью, хочет карьеры, хочет пробиться.
— Да и об осле было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и как все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда было интересно, как
люди сходят
с ума и потом опять выздоравливают. Особенно если это вдруг сделается.
Но я вам лучше расскажу про другую мою встречу прошлого года
с одним
человеком.
Этот
человек был раз взведен, вместе
с другими, на эшафот, и ему прочитан был приговор смертной казни расстрелянием, за политическое преступление.
Ведь, подумаешь, как это жестоко, а
с другой стороны, ей-богу, эти невинные
люди от чистого сердца делают и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы знаете, что такое туалет преступника?), наконец везут по городу до эшафота…
Вот тут-то, особенно дети, всею ватагой, — их было
человек сорок
с лишком школьников, — стали дразнить ее и даже грязью в нее кидали.
Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится
с иными
людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Ганя хмурился и называл содержание жильцов безобразием; ему стало как будто стыдно после этого в обществе, где он привык являться, как молодой
человек с некоторым блеском и будущностью.
Это был еще довольно молодой
человек, лет под тридцать, скромно, но изящно одетый,
с приятными, но как-то слишком уж солидными манерами.
Темно-русая бородка обозначала в нем
человека не
с служебными занятиями.
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого
человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину введут в дом, где моя дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!..
С Ганей я теперь почти не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить у нас, всё равно и без того станете свидетелем. Но вы сын моего друга, и я вправе надеяться…
В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой
человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякого удержу и чуть не
с возрастающим наслаждением, до чего бы это ни довело.
Может быть, он безмерно преувеличивал беду; но
с тщеславными
людьми всегда так бывает.
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты
человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и
с вызовом смотря на брата.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный
человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я
с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты
человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
При этом он горячо высказал свое мнение, что князя весьма странно и бог знает
с чего назвали идиотом, что он думает о нем совершенно напротив, и что, уж конечно, этот
человек себе на уме.
(Кстати сказать:
человек он был собою видный, осанистый, росту высокого, немного лыс, немного
с проседью, и довольно тучный,
с мягкими, румяными и несколько отвислыми щеками, со вставными зубами.
— А князь для меня то, что я в него в первого, во всю мою жизнь, как в истинно преданного
человека поверила. Он в меня
с одного взгляда поверил, и я ему верю.
— Там бог знает что, Настасья Филипповна,
человек десять ввалились, и всё хмельные-с, сюда просятся, говорят, что Рогожин и что вы сами знаете.
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и
человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом
с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин
с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
Давешний господин
с кулаками после приема в компанию «просителя» счел себя даже обиженным и, будучи молчалив от природы, только рычал иногда, как медведь, и
с глубоким презреньем смотрел на заискивания и заигрывания
с ним «просителя», оказавшегося
человеком светским и политичным.
Князь встал и дрожащим, робким голосом, но в то же время
с видом глубоко убежденного
человека произнес...
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды то на князя, то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в письмо чрез плечо Птицына,
с видом
человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
— Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, — проговорила Настасья Филипповна, — меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных
людей. Слышали, Афанасий Иваныч? Как вам покажется всё, что князь говорил? Ведь почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то. Да ты и не уйдешь, я вижу. Может, я еще
с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
В Петербург пожаловал из Москвы один князь, князь Щ., известный, впрочем,
человек, и известный
с весьма и весьма хорошей точки.
Человек он был самого высшего света и, кроме того,
с состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному делу сойтись и познакомиться
с князем у графа, своего начальника.
Князь, из некоторого особенного любопытства, никогда не избегал знакомства
с русскими «деловыми
людьми».