Неточные совпадения
Оказалось, что и это было
так: белокурый молодой человек тотчас
же и с необыкновенною поспешностью в этом признался.
Что
же касается до чиновника,
так тот
так и повис над Рогожиным, дыхнуть не смел, ловил и взвешивал каждое слово, точно бриллианта искал.
— Эвона! Да мало ль Настасий Филипповн! И какая ты наглая, я тебе скажу, тварь! Ну, вот
так и знал, что какая-нибудь вот этакая тварь
так тотчас
же и повиснет! — продолжал он князю.
— Это вот всё
так и есть, — мрачно и насупившись подтвердил Рогожин, — то
же мне и Залёжев тогда говорил.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому
же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам,
так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
— Ну как я об вас об
таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что
же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— Я посетителя
такого, как вы, без секретаря доложить не могу, а к тому
же и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.
— Так-с, — отвечал генерал, — чем
же могу служить?
— Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, но не всё
же забавы, иногда, знаете, случаются и дела… Притом
же я никак не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего…
так сказать причины…
— Это могло быть, но не иначе, как по вашему приглашению. Я
же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а
так… по характеру.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу
же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но
так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно
так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле
такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас
же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу,
так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я
так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился
же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а
так, по особой его системе, и при этом очень много русских книг удалось прочесть.
— У вас
же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага… И какой славный у вас кабинет! Вот этот пейзаж я знаю; это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал, и я уверен, что это место я видел; это в кантоне Ури…
— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж,
так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть!
Так смотри
же, знай.
— Да; всего только сутки в России, а уж
такую раскрасавицу знаю, — ответил князь, и тут
же рассказал про свою встречу с Рогожиным и передал весь рассказ его.
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда
же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Для вас
же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один, а,
так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в
такой столице, как Петербург.
Если
же я вами
так интересуюсь, то у меня на ваш счет есть даже некоторая цель; впоследствии вы ее узнаете.
— Ну, черт с ним! Ну,
так как
же вы, князь, довольны или нет?
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь
же (я уж в
таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы
же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но
так как он был отец и супруг опытный и ловкий, то тотчас
же и взял свои меры.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас
же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей
так хочется, и что, следственно,
так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
Афанасий
же Иванович
так дорожил своею славой по этой части.
Когда Тоцкий
так любезно обратился к нему за дружеским советом насчет одной из его дочерей, то тут
же, самым благороднейшим образом, сделал полнейшие и откровенные признания.
Насчет
же семидесяти пяти тысяч, — напрасно Афанасий Иванович
так затруднялся говорить о них.
Правда, Лизавета Прокофьевна уже с давних пор начала испытывать ветреность своего супруга, даже отчасти привыкла к ней; но ведь невозможно
же было пропустить
такой случай: слух о жемчуге чрезвычайно интересовал ее.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас
же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария стала нравиться,
так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Почему
же? — смеялся князь. — И я бы не упустил на их месте случай. А я все-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек.
— Счастлив! Вы умеете быть счастливым? — вскричала Аглая. —
Так как
же вы говорите, что не научились глядеть? Еще нас поучите.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему
же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже,
так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас
же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас;
такой большой город мне все мечтался, как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как
же это
так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, —
так кто
же?
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако
же, как
же этот приятель, который вам
такие страсти рассказывал… ведь ему переменили
же наказание, стало быть, подарили
же эту «бесконечную жизнь». Ну, что
же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
— Да, почему-нибудь да нельзя
же, — повторил князь, — мне самому это казалось… А все-таки, как-то не верится…
— А какие, однако
же, вы храбрые, вот вы смеетесь, а меня
так всё это поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно эти пять минут видел…
— Не знаю, почему
же? — с жаром настаивал князь. — Я в Базеле недавно одну
такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать… Я когда-нибудь расскажу… очень меня поразила.
— О базельской картине вы непременно расскажете после, — сказала Аделаида, — а теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать
так, как вы это себе представляете? Как
же это лицо нарисовать?
Так, одно лицо? Какое
же это лицо?
— Ну, хорошо, — заторопилась опять Аделаида, — но если уж вы
такой знаток лиц, то наверно были и влюблены; я, стало быть, угадала. Рассказывайте
же.
Наконец, ее отрепья стали уж совсем лохмотьями,
так что стыдно было показаться в деревне; ходила
же она с самого возвращения босая.
Мне очень хотелось тут
же и утешить, и уверить ее, что она не должна себя
такою низкою считать пред всеми, но она, кажется, не поняла.
Меня тоже за идиота считают все почему-то, я действительно был
так болен когда-то, что тогда и похож был на идиота; но какой
же я идиот теперь, когда я сам понимаю, что меня считают за идиота?
— Чем
же вы уж
так несчастны, maman? — не утерпела Аделаида, которая одна, кажется, из всей компании не утратила веселого расположения духа.
— Извините меня, напротив, мне тотчас
же удалось передать вашу записку, в ту
же минуту как вы дали, и точно
так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.
Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой
же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, — кажется,
так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
— Да каким
же образом, — вдруг обратился он к князю, — каким
же образом вы (идиот! — прибавил он про себя), вы вдруг в
такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как
так?
— Да за что
же, черт возьми! Что вы там
такое сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке,
так что он и с мыслями собраться не мог), — послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
«Нет, его теперь
так отпустить невозможно, — думал про себя Ганя, злобно посматривая дорогой на князя, — этот плут выпытал из меня всё, а потом вдруг снял маску… Это что-то значит. А вот мы увидим! Всё разрешится, всё, всё! Сегодня
же!»
—
Так что
же? — отвечал князь, почти рассмеявшись.
— Ну,
так увидите и услышите; да к тому
же он даже у меня просит денег взаймы! Avis au lecteur. [Предуведомление (фр.).] Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?