Неточные совпадения
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с.
Так что даже
и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно
и должно, я об лице-с, да
и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже
и слух затих-с.
— Они всё думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я, ни слова не говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да
и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я
знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил,
так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
— В Петербурге? Совсем почти нет,
так, только проездом.
И прежде ничего здесь не
знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто
и знал-то,
так сызнова
узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят.
—
Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы это заметили,
и это все точно
так же замечают, как вы,
и машина для того выдумана, гильотина.
—
Так вас здесь
знают и наверно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас я доложу… Он сейчас будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную… Зачем они здесь? — строго обратился он к камердинеру.
— Удовольствие, конечно,
и для меня чрезвычайное, но не всё же забавы, иногда,
знаете, случаются
и дела… Притом же я никак не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего…
так сказать причины…
— То, стало быть, вставать
и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. —
И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не
знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но
так я
и думал, что у нас непременно именно это
и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно
так и надо… Да
и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте
и извините, что обеспокоил.
— А
знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не
знаю, да
и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
И наконец, мне кажется, мы
такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй,
и не может быть много точек общих, но,
знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только
так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди
так промеж собой на глаз сортируются
и ничего не могут найти…
— У вас же
такие славные письменные принадлежности,
и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага…
И какой славный у вас кабинет! Вот этот пейзаж я
знаю; это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал,
и я уверен, что это место я видел; это в кантоне Ури…
— Помню, помню, конечно,
и буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А
знаешь, Ганя, я уж,
так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу
и мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть!
Так смотри же,
знай.
— Да; всего только сутки в России, а уж
такую раскрасавицу
знаю, — ответил князь,
и тут же рассказал про свою встречу с Рогожиным
и передал весь рассказ его.
Эта новая женщина, оказалось, во-первых, необыкновенно много
знала и понимала, —
так много, что надо было глубоко удивляться, откуда могла она приобрести
такие сведения, выработать в себе
такие точные понятия.
Если б он
знал, например, что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное
и непринятое в обществе, то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько того, что его убьют
и ранят до крови, или плюнут всепублично в лицо
и пр.,
и пр., а того, что это произойдет с ним в
такой неестественной
и непринятой форме.
Афанасий Иванович говорил долго
и красноречиво, присовокупив,
так сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этих семидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в первый раз
и что о них не
знал даже
и сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом, не
знает никто.
— О, они не повторяются
так часто,
и притом он почти как ребенок, впрочем образованный. Я было вас, mesdames, — обратился он опять к дочерям, — хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо бы
узнать, к чему он способен.
— Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец
и, может быть, даже родственник, а во-вторых, не
знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно будет,
так как все-таки из нашей фамилии.
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он
знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее
и ярче, что вот как же это
так: он теперь есть
и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, —
так кто же?
Ведь, подумаешь, как это жестоко, а с другой стороны, ей-богу, эти невинные люди от чистого сердца делают
и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы
знаете, что
такое туалет преступника?), наконец везут по городу до эшафота…
Напротив, голова ужасно живет
и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю,
так и стучат разные мысли, всё неконченные
и, может быть,
и смешные, посторонние
такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем все
знаешь и все помнишь; одна
такая точка есть, которой никак нельзя забыть,
и в обморок упасть нельзя,
и все около нее, около этой точки ходит
и вертится.
И подумать, что это
так до самой последней четверти секунды, когда уже голова на плахе лежит,
и ждет,
и…
знает,
и вдруг услышит над собой, как железо склизнуло!
Нарисуйте эшафот
так, чтобы видна была ясно
и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова, лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы
и глядит,
и — всё
знает.
Я был
такой большой, я всегда
такой мешковатый; я
знаю, что я
и собой дурен… наконец
и то, что я был иностранец.
Мать в то время уж очень больна была
и почти умирала; чрез два месяца она
и в самом деле померла; она
знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
Я давеча уже подумал, что, может быть, я
и впрямь из счастливых: я ведь
знаю, что
таких, которых тотчас полюбишь, не скоро встретишь, а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил.
Но у него душа грязная: он
знает и не решается; он
знает и все-таки гарантии просит.
— А как вы
узнали, что это я? Где вы меня видели прежде? Что это, в самом деле, я как будто его где-то видела?
И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели на месте? Что во мне
такого остолбеняющего?
—
И будет каяться! — закричал Рогожин, — будешь стыдиться, Ганька, что
такую… овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил! Князь, душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем!
Узнаешь, как любит Рогожин!
— Как она в рожу-то Ганьке плюнула. Смелая Варька! А вы
так не плюнули,
и я уверен, что не от недостатка смелости. Да вот она
и сама, легка на помине. Я
знал, что она придет; она благородная, хоть
и есть недостатки.
— Сама
знаю, что не
такая,
и с фокусами, да с какими?
И еще, смотри, Ганя, за кого она тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки ведь смеялась же над тобой! Это не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные чувства, потому
и говорю тебе. Эй, не езди
и сам! Эй, берегись! Не может это хорошо уладиться!
— Вот они всё
так! — сказал Ганя, усмехаясь. —
И неужели же они думают, что я этого сам не
знаю? Да ведь я гораздо больше их
знаю.
— Ну
так знайте ж, что я женюсь,
и теперь уж непременно. Еще давеча колебался, а теперь уж нет! Не говорите! Я
знаю, что вы хотите сказать…
— В том, что Настасья Филипповна непременно пойдет за вас
и что всё это уже кончено, а во-вторых, если бы даже
и вышла, что семьдесят пять тысяч вам
так и достанутся прямо в карман. Впрочем, я, конечно, тут многого не
знаю.
— Э! Это они
так, не
знают уж, что сказать. А над Рогожиным она смеялась, будьте уверены, это я разглядел. Это видно было. Я давеча побоялся, а теперь разглядел. Или, может быть, как она с матерью,
и с отцом,
и с Варей обошлась?
Вы
и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом, за то, что я ее, чужую любовницу,
так откровенно за ее деньги беру, а
и не
знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней
и начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать,
так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла.
Что я еще мальчишка, это я
и сам
знаю, — горячо перебил Ганя, —
и уж хоть тем одним, что с вами
такой разговор завел.
— А я вас именно хотел попросить, не можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не
знаю, как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия,
и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
Этот генерал Соколович (а давненько, впрочем, я у него не бывал
и не видал Анну Федоровну)…
знаете, милый князь, когда сам не принимаешь,
так как-то невольно прекращаешь
и к другим.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого
так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо
знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог
и испытаний…
—
Знаете, папаша, лучше бы вам не ходить! Съест! Третий день носа не кажете, а она денег ждет. Вы зачем ей денег-то обещали? Вечно-то вы
так! Теперь
и разделывайтесь.
А
знаете что, когда я давеча рассказал ему про ваш случай,
так он даже разозлился, говорит, что тот, кто пропустит пощечину
и не вызовет на дуэль, тот подлец.
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать; ну, а мамаша действительно… я уважаю. Да, я это уважаю
и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала было смеялся
и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда чувствовать. Гм!
Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не
знает, а то бы назвал потворством.
Таким образом, появление князя произошло даже кстати. Возвещение о нем произвело недоумение
и несколько странных улыбок, особенно когда по удивленному виду Настасьи Филипповны
узнали, что она вовсе
и не думала приглашать его. Но после удивления Настасья Филипповна выказала вдруг столько удовольствия, что большинство тотчас же приготовилось встретить нечаянного гостя
и смехом,
и весельем.
— Да вы чего, ваше превосходительство? — подхватил Фердыщенко,
так и рассчитывавший, что можно будет подхватить
и еще побольше размазать. — Не беспокойтесь, ваше превосходительство, я свое место
знаю: если я
и сказал, что мы с вами Лев да Осел из Крылова басни, то роль Осла я, уж конечно, беру на себя, а ваше превосходительство — Лев, как
и в басне Крылова сказано...
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво
и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна.
И так как почти уже все гости
узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал
и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
— Я
знаю одно великолепнейшее
и новое пети-жё, — подхватил Фердыщенко, — по крайней мере
такое, что однажды только
и происходило на свете, да
и то не удалось.
Я тотчас же,
знаете, на нее целый гром
так и вывалил, «
такая, дескать, ты
и сякая!»
и знаете, этак по-русски.
— «Ну, с богом!» —
И так я,
знаете, рад за него; возвращаюсь к Ордынцеву; наконец уж второй час, а мне всё этак,
знаете, мерещится.
И понравился мне,
знаете, этот русский старик,
так сказать, коренной русак, de la vraie souche. [преизбыток (фр.).]
Птицын
так даже от целомудрия наклонил голову
и смотрел в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а
знает, что лестью всего лучше возьмешь; натура!» Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым тот как бы хотел испепелить его.