Неточные совпадения
—
То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на
письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
Когда я в Берлине получил оттуда несколько маленьких
писем, которые они уже успели мне написать,
то тут только я и понял, как их любил.
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь
тем же робким голосом. — Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего не мог в целый день, но я получил в Швейцарии
письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это
письмо…
— Вы, кажется, сказали, князь, что
письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет,
то вполне можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего
письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды
то на князя,
то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в
письмо чрез плечо Птицына, с видом человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
Но прошло с месяц по отъезде князя, и генеральша Епанчина получила от старухи княгини Белоконской, уехавшей недели две пред
тем в Москву к своей старшей замужней дочери,
письмо, и
письмо это произвело на нее видимое действие.
Кончила, впрочем,
тем, что с насмешливою и странною улыбкой кинула
письмо в свой столик.
— Позволь тебя спросить: изволил ты прислать, месяца два или два с половиной
тому, около святой, к Аглае
письмо?
— У меня нет
письма, — удивился и оробел князь ужасно, — если есть и цело еще,
то у Аглаи Ивановны.
— Трудно объяснить, только не
тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о
том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней
письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
— Совсем нет, и не думал. Даже и не видал его, и, кроме
того, он не подлец. Я от него
письмо получил.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня
письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в
письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что
того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого
письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
Говорю тебе, что помню одного
того Парфена Рогожина, с которым я крестами в
тот день побратался; писал я это тебе во вчерашнем
письме, чтобы ты и думать обо всем этом бреде забыл и говорить об этом не зачинал со мной.
Ему даже не верилось, что пред ним сидит
та самая высокомерная девушка, которая так гордо и заносчиво прочитала ему когда-то
письмо Гаврилы Ардалионовича. Он понять не мог, как в такой заносчивой, суровой красавице мог оказаться такой ребенок, может быть, действительно даже и теперь не понимающий всех слов ребенок.
— Если так,
то вы человек без сердца! — вскричала Аглая, — неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы всё в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что это такое, что означают эти
письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете, она в самом деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь в
письмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!
— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная,
то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три
письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку,
то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный дом…
Почти
то же было и после этих
писем.
Но мечта эта была уже осуществлена, и всего удивительнее для него было
то, что, пока он читал эти
письма, он сам почти верил в возможность и даже в оправдание этой мечты.
Иногда ему даже хотелось сказать себе, что он всё это предчувствовал и предугадывал прежде; даже казалось ему, что как будто он уже читал это всё, когда-то давно-давно, и всё, о чем он тосковал с
тех пор, всё, чем он мучился и чего боялся, — всё это заключалось в этих давно уже прочитанных им
письмах.
«Когда вы развернете это
письмо (так начиналось первое послание), вы прежде всего взглянете на подпись. Подпись всё вам скажет и всё разъяснит, так что мне нечего пред вами оправдываться и нечего вам разъяснять. Будь я хоть сколько-нибудь вам равна, вы бы могли еще обидеться такою дерзостью; но кто я и кто вы? Мы две такие противоположности, и я до
того пред вами из ряду вон, что я уже никак не могу вас обидеть, даже если б и захотела».
— А что ж? — осклабился Рогожин. — Увидел
то, что и знал. Письма-то прочитал, знать?
Князь, однако же, сообразил, сколько мог, что
письмо было передано рано утром, чрез служанку, Вере Лебедевой, для передачи по адресу… «так же как и прежде… так же как и прежде, известному персонажу и от
того же лица-с… (ибо одну из них я обозначаю названием „лица“-с, а другую лишь только „персонажа“, для унижения и для различия; ибо есть великая разница между невинною и высокоблагородною генеральскою девицей и… камелией-с), итак,
письмо было от „лица“-с, начинающегося с буквы А…»
Если он сам уверял, что «к Рогожину всё равно что к Настасье Филипповне»,
то, значит, вернее, что не чрез него шли они, если только были
письма.
— А там уж известно-с, чуть не прибила-с;
то есть чуть-чуть-с, так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А
письмо мне шваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, — видел, заметил, — но раздумала и шваркнула: «Коли тебе, такому, доверили передать, так и передай…» Обиделась даже. Уж коли предо мной не постыдилась сказать,
то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!
Одна из этих женщин была
та самая, которая еще так недавно писала к другой такие
письма.
Выслушайте же мой ответ на все ваши
письма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в первый раз в
тот самый день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере.
По этому
письму я всё поняла и верно поняла; он недавно мне подтвердил это сам,
то есть всё, что я теперь вам говорю, слово в слово даже.
— Я хотела от вас узнать, — твердо и раздельно произнесла она, — по какому праву вы вмешиваетесь в его чувства ко мне? По какому праву вы осмелились ко мне писать
письма? По какому праву вы заявляете поминутно ему и мне, что вы его любите, после
того, как сами же его кинули и от него с такою обидой и… позором убежали?
Зачем вы просто не уехали отсюда, вместо
того, чтобы мне смешные
письма писать?
Но подобно
тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить
письмом своему епископу, что он, не веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а
письмо свое печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в своем роде и князь.
Евгений Павлович принимает это очень к сердцу, а у него есть сердце, что он доказал уже
тем, что получает
письма от Коли и даже отвечает иногда на эти
письма.
Но кроме
того, стала известна и еще одна странная черта его характера; и так как эта черта хорошая,
то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович, кроме Коли, посылает и еще одно
письмо одному лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя в настоящий момент.
Упомянули же мы об этих
письмах наиболее с
тою целью, что в некоторых из них заключались сведения о семействе Епанчиных и, главное, об Аглае Ивановне Епанчиной.
Про нее уведомлял Евгений Павлович в одном довольно нескладном
письме из Парижа, что она, после короткой и необычайной привязанности к одному эмигранту, польскому графу, вышла вдруг за него замуж, против желания своих родителей, если и давших наконец согласие,
то потому, что дело угрожало каким-то необыкновенным скандалом.
Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил свою корреспондентку, опять в длинном и подробном
письме, о
том, что он, во время последнего своего приезда к профессору Шнейдеру, в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам, остается в Петербурге) и князем Щ.