Неточные совпадения
— Как не удалось! Я рассказал же прошедший
раз, как
три целковых украл, так-таки взял да и рассказал!
Жила с ней еще несколько лет пред этим племянница, горбатая и злая, говорят, как ведьма, и даже
раз старуху укусила за палец, но и та померла, так что старуха года уж
три пробивалась одна-одинёшенька.
Это была большая пачка бумаги, вершка
три в высоту и вершка четыре в длину, крепко и плотно завернутая в «Биржевые ведомости» и обвязанная туго-натуго со всех сторон и два
раза накрест бечевкой, вроде тех, которыми обвязывают сахарные головы.
— Ну, так слушай же, Ганя, я хочу на твою душу в последний
раз посмотреть; ты меня сам целые
три месяца мучил; теперь мой черед.
Генерал, впрочем, виделся с ним тогда, и даже
раза два,
три; они о чем-то серьезно толковали.
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне
раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
За мошенников в суде стоит, а сам ночью
раза по
три молиться встает, вот здесь в зале, на коленях, лбом и стучит по получасу, и за кого-кого не молится, чего-чего не причитает, спьяна-то?
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже
три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний
раз, или нет? Скажите правду.
Князь намекал на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под видом спокойствия, необходимого больному, но сам входил к князю во все эти
три дня чуть не поминутно, и каждый
раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату, точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже на цыпочках, медленно, крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
— Да поздно, поздно теперь в город посылать за Пушкиным, поздно! — спорил Коля с Лизаветой Прокофьевной, выбиваясь изо всех сил, —
три тысячи
раз говорю вам: поздно.
Иван Федорович говорил на другой же день князю Щ., что «с ней это бывает, но в такой степени, как вчера, даже и с нею редко бывает, так года в
три по одному
разу, но уж никак не чаще!
— И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к князю. — Все
три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой
раз.
— Милый князь, — продолжал князь Щ., — да вспомните, о чем мы с вами говорили один
раз, месяца
три тому назад; мы именно говорили о том, что в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени замечательных решений присяжных? Как вы сами радовались, и как я на вашу радость тогда радовался… мы говорили, что гордиться можем… А эта неловкая защита, этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами.
Ибо тогда, как пишут и утверждают писатели, всеобщие голода в человечестве посещали его в два года
раз или по крайней мере в
три года
раз, так что при таком положении вещей человек прибегал даже к антропофагии, хотя и сохраняя секрет.
С той поры,
раза два-три, как я встретил его на лестнице, он стал вдруг снимать предо мной шляпу, чего никогда прежде не делывал, но уже не останавливался, как прежде, а пробегал, сконфузившись, мимо.
Еще недавно рассмешило меня предположение: что если бы мне вдруг вздумалось теперь убить кого угодно, хоть десять человек
разом, или сделать что-нибудь самое ужасное, что только считается самым ужасным на этом свете, то в какой просак поставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?
— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти
три письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще
раз мне прислать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный дом…
Князь понял наконец, почему он холодел каждый
раз, когда прикасался к этим
трем письмам, и почему он отдалял минуту прочесть их до самого вечера.
Келлер уже
раза три забегал на минутку, и тоже с видимым желанием поздравить: начинал каждый
раз восторженно и неясно, ничего не оканчивал и быстро стушевывался.
— Может, и вышел, — решил дворник, — ведь не сказывается. А иной
раз и ключ с собой унесет, по
три дня комнаты запертые стоят.
Неточные совпадения
— Во времена досюльные // Мы были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей // Не знали мы тогда. // Не правили мы барщины, // Оброков не платили мы, // А так, когда рассудится, // В
три года
раз пошлем.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что и они не
раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом, приходилось отражать уже не одну, а
разом трех претендентш.
Еще через
три дня Евсеич пришел к бригадиру в третий
раз и сказал:
Через
три дня Евсеич явился к бригадиру во второй
раз, «но уже прежний твердый вид утерял».
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года
три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он
раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!