Неточные совпадения
И он
прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не
будучи князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины. Впоследствии, когда я стал уже очень сердиться, то на вопрос: ты князь? всегда отвечал...
А человеку, который приехал с «Антоном Горемыкой», разрушать, на основании помещичьего
права, святость брака, хотя и своего дворового,
было бы очень зазорно перед самим собою, потому что, повторяю, про этого «Антона Горемыку» он еще не далее как несколько месяцев тому назад, то
есть двадцать лет спустя, говорил чрезвычайно серьезно.
Да и сверх того, им
было вовсе не до русской литературы; напротив, по его же словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали друг друга на лестницах, отскакивали как мячики, с красными лицами, если кто проходил, и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря на все свое крепостное
право.
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все
были лучше меня, и,
право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Вы плюнули на меня, а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в лицо настоящим плевком, то,
право, я, может
быть, не рассердился, потому что вы — моя жертва, моя, а не его.
Я подступил: вещь на вид изящная, но в костяной резьбе, в одном месте,
был изъян. Я только один и подошел смотреть, все молчали; конкурентов не
было. Я бы мог отстегнуть застежки и вынуть альбом из футляра, чтоб осмотреть вещь, но
правом моим не воспользовался и только махнул дрожащей рукой: «дескать, все равно».
— Если б у меня
был револьвер, я бы прятал его куда-нибудь под замок. Знаете, ей-Богу, соблазнительно! Я, может
быть, и не верю в эпидемию самоубийств, но если торчит вот это перед глазами —
право,
есть минуты, что и соблазнит.
Лиза очень недоверчиво на меня посмотрела и
права была.
— Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало
быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо,
право,
было не так дурно, как оно кажется с первого взгляда, особенно для того времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься в практических случаях?
Представь себе, мне вообразилось, что он меня боится, то
есть моего крепостного
права, и, помню, я всеми силами старался его ободрить; я его уговаривал, ничего не опасаясь, высказать все его желания, и даже со всевозможною критикой.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов
был и
прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что
есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря на то что с ним расстается навеки…
Да и все в ней отзывалось какой-то желтизной: кожа на лице и руках походила на пергамент; темненькое платье ее от ветхости тоже совсем пожелтело, а один ноготь, на указательном пальце
правой руки, не знаю почему,
был залеплен желтым воском тщательно и аккуратно.
— Друг мой, я согласен, что это
было бы глуповато, но тут не моя вина; а так как при мироздании со мной не справлялись, то я и оставлю за собою
право иметь на этот счет свое мнение.
Но по всем опытам, везде доселе (в Европе то
есть) при уравнениях
прав происходило понижение чувства чести, а стало
быть, и долга.
Наше дворянство и теперь, потеряв
права, могло бы оставаться высшим сословием, в виде хранителя чести, света, науки и высшей идеи и, что главное, не замыкаясь уже в отдельную касту, что
было бы смертью идеи.
—
Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это
будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда
было то, из чего истекала живая жизнь, то
есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Пожалуйста, без театральных жестов — сделайте одолжение. Я знаю, что то, что я делаю, — подло, что я — мот, игрок, может
быть, вор… да, вор, потому что я проигрываю деньги семейства, но я вовсе не хочу надо мной судей. Не хочу и не допускаю. Я — сам себе суд. И к чему двусмысленности? Если он мне хотел высказать, то и говори прямо, а не пророчь сумбур туманный. Но, чтоб сказать это мне, надо
право иметь, надо самому
быть честным…
Она имела
право принимать к себе, кого хотела, и употреблять все свое время, как ей
было угодно.
Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про это, и,
право, глядя на нее, мне приходила иногда в голову нелепая мысль: что она, может
быть, и не знает совсем про это родство, — до того она так держала себя со мной.
— Я это знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и
были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки.
Право, иной раз лишний крюк по дождю сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь
правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то
есть насчет меня, мамы, брата, отца… Знает Версилов?
Но спешу прибавить, однако же, от себя, что, на мой взгляд, она
была хоть наполовину, да
права; ей даже
было простительнее всех нас колебаться в окончательном выводе.
Прямо скажу: Ламберт отчасти мог
быть и
прав, готовясь ей изменить, и вина
была на ее стороне.
Лизе трудно
было решиться, хотя не решиться она уже почти не имела
права.
— Нет, ничего. Я сам увижусь. Мне жаль Лизу. И что может посоветовать ей Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в людях, ни в жизни. Вот что еще, мой милый (он меня давно не называл «мой милый»), тут
есть тоже… некоторые молодые люди… из которых один твой бывший товарищ, Ламберт… Мне кажется, все это — большие мерзавцы… Я только, чтоб предупредить тебя… Впрочем, конечно, все это твое дело, и я понимаю, что не имею
права…
— Ты
прав, но ни слова более, умоляю тебя! — проговорил он и вышел от меня. Таким образом, мы нечаянно и капельку объяснились. Но он только прибавил к моему волнению перед новым завтрашним шагом в жизни, так что я всю ночь спал, беспрерывно просыпаясь; но мне
было хорошо.
Я обошелся сухо и прямо прошел к себе, но он последовал за мной, и хоть не смел расспрашивать, но любопытство так и сияло в глазах его, притом смотрел как уже имеющий даже какое-то
право быть любопытным.
Я,
право, не знаю, как это
было, но он рассказал мне все об той ночи: он говорил, что вы, даже едва очнувшись, упоминали уже ему обо мне и… об вашей преданности ко мне.
Вдруг мы как-то сидели рядом одни, и он
был очень задумчив, и вдруг он мне: «Ах, Долгорукий, как вы думаете, вот бы теперь жениться;
право, когда ж и жениться, как не теперь; теперь бы самое лучшее время, и, однако, никак нельзя!» И так он откровенно это сказал.
— И ты
прав. Я догадался о том, когда уже
было все кончено, то
есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за смертью Лидии, да, может, если б и осталась в живых, то не сладилось бы, а маму я и теперь не пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод. Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже глаза засверкали; я люблю твои восклицания, мой милый. Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это
была тоска русского дворянина —
право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
— Крепостное
право… освобождение народа? — пробормотал
было я, задыхаясь.
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я
был счастлив, да и мог ли я
быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я,
право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда
был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
Право, иной раз, вначале, я иногда подумывал, что она все еще считает меня за своего барина и боится, но это
было совсем не то.
Не описываю и мыслей, подымавшихся в голове, как туча сухих листьев осенью, после налетевшего вихря;
право, что-то
было на это похожее, и, признаюсь, я чувствовал, что по временам мне начинает изменять рассудок.
[Дорогой князь, мы должны
быть друзьями хотя бы по
праву рождения… (франц.)]