Неточные совпадения
Ибо об чем, о Господи, об чем мог
говорить в то время такой человек, как Версилов, с такою особою, как моя мать, даже и
в случае самой неотразимой любви?
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни
в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как
в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и
в том
случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще
в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг
в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день
в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность,
говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных
в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Я действительно был
в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому бы ни было.
В гимназии я с товарищами был на ты, но ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол и жил
в углу. Но не это смущало меня. На всякий
случай я дал себе слово не входить
в споры и
говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
«Идея» утешала
в позоре и ничтожестве; но и все мерзости мои тоже как бы прятались под идею; она, так сказать, все облегчала, но и все заволакивала передо мной; но такое неясное понимание
случаев и вещей, конечно, может вредить даже и самой «идее», не
говоря о прочем.
Я
говорю, по счастью, потому что когда мы спорили
в кухне, эта баба, услыхав о
случае, прибежала поглядеть, а когда узнала, что это Ариночка, — умилилась.
Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно больше
говорить в таких
случаях.
— Так вот что —
случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина
говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит
в сторону: «Я завтра
в три часа буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже
говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
Служанка действовала с невыразимою медленностью, и это нарочно, как все служанки
в таких
случаях, когда приметят, что они господам мешают при них
говорить.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они
говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но,
в случае если дело откроется, то…» вот что они
говорят, и все; но я думаю, что этого довольно! Дело не
в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же
в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
—
Говорил уже? Так я и думала!
В таком
случае я погибла; он о сю пору уж плакал и просился домой.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя
в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною
случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Хлестаков. Да, и
в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё
случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же
в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная
в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные
случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (Обращаясь к Бобчинскому.)Вы
говорите, он молодой человек?
В 1798 году уже собраны были скоровоспалительные материалы для сожжения всего города, как вдруг Бородавкина не стало…"Всех расточил он, —
говорит по этому
случаю летописец, — так, что даже попов для напутствия его не оказалось.
Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов да слепенькая нищенка Маремьянушка."И было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", —
говорит летописец, который
в этом
случае явно становится на сторону угнетенного Линкина.