Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в
мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать, лицом в подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Неточные совпадения
Все это я обдумал и совершенно уяснил себе, сидя в пустой
комнате Васина, и мне даже вдруг пришло в голову, что пришел я к Васину, столь жаждая от него совета, как поступить, — единственно с тою целью, чтобы он увидал при этом, какой я сам благороднейший и бескорыстнейший человек, а стало быть, чтоб и отмстить ему тем самым за вчерашнее
мое перед ним принижение.
Он видимо любовался на
мой раскрытый от удивления рот. Никогда и ничего не слыхивал я до сих пор про грудного ребенка. И вот в этот миг вдруг хлопнула дверь у соседок и кто-то быстро вошел в их
комнату.
Везде
комнаты, как васинская, и даже гораздо хуже, а цены огромные, то есть не по
моему расчету.
Забыв, в которую дверь мы вошли, а пуще в рассеянности, я отворил одну из них, и вдруг, в длинной и узкой
комнате, увидел сидевшую на диване — сестру
мою Лизу.
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из
комнаты. Лиза, даже не глянув в
мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
Было ровно двенадцать часов; я прошел в следующую
комнату, подумал, сообразил о новом плане и, воротясь, разменял у банка
мои кредитки на полуимпериалы.
Прогнать служанку было невозможно, и все время, пока Фекла накладывала дров и раздувала огонь, я все ходил большими шагами по
моей маленькой
комнате, не начиная разговора и даже стараясь не глядеть на Лизу.
Яркое предвечернее солнце льет косые свои лучи в нашу классную
комнату, а у меня, в
моей маленькой комнатке налево, куда Тушар отвел меня еще год назад от «графских и сенаторских детей», сидит гостья.
Про маму же с Лизой мне давно уже стало известно, что они обе (для
моего же спокойствия, думал я) перебрались наверх, в бывший
мой «гроб», и даже подумал раз про себя: «Как это могли они там вдвоем поместиться?» И вдруг теперь оказывается, что в ихней прежней
комнате живет какой-то человек и что человек этот — совсем не Версилов.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей
мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула в соседнюю
комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее место.
Мщу за все
мое поругание презрением!» Я выхожу из
комнаты, захлебываясь от непомерной гордости.
Я прямо пришел в тюрьму князя. Я уже три дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание
мое с князем он допустил и устроил в своей
комнате, любезно уступив ее нам.
Комната была как
комната — обыкновенная
комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
В этом ресторане, в Морской, я и прежде бывал, во время
моего гнусненького падения и разврата, а потому впечатление от этих
комнат, от этих лакеев, приглядывавшихся ко мне и узнававших во мне знакомого посетителя, наконец, впечатление от этой загадочной компании друзей Ламберта, в которой я так вдруг очутился и как будто уже принадлежа к ней нераздельно, а главное — темное предчувствие, что я добровольно иду на какие-то гадости и несомненно кончу дурным делом, — все это как бы вдруг пронзило меня.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той
комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был
мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Был уже полный вечер; в окно
моей маленькой
комнаты, сквозь зелень стоявших на окне цветов, прорывался пук косых лучей и обливал меня светом.
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять на
мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по
комнате. Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с глубочайшим проникновением мыслью.
Раз, уже незадолго до отъезда
моего за границу, то есть почти накануне того, как я с ней разженился, я вошел в ее
комнату и застал ее одну, за столиком, без всякой работы, облокотившуюся на столик рукой и в глубокой задумчивости.
Но так как она не уходила и все стояла, то я, схватив шубу и шапку, вышел сам, оставив ее среди
комнаты. В
комнате же
моей не было никаких писем и бумаг, да я и прежде никогда почти не запирал
комнату, уходя. Но я не успел еще дойти до выходной двери, как с лестницы сбежал за мною, без шляпы и в вицмундире, хозяин
мой, Петр Ипполитович.
Они все сидели наверху, в
моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в
комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
— Ах Боже
мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась она по
комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И с самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то, Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
Неточные совпадения
Городничий (хватаясь за голову).Ах, боже
мой, боже
мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в
комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и новую шляпу. Ну, Петр Иванович, поедем!
Г-жа Простакова. Ах,
мой батюшка! Все готово. Сама для тебя
комнату убирала.
Г-жа Простакова. Милость Божия к нам, что удалось. Ничего так не желаю, как отеческой его милости к Митрофанушке. Софьюшка, душа
моя! не изволишь ли посмотреть дядюшкиной
комнаты?
— Ну что,
мой друг, снесли оливковую ветвь? — спросила графиня Лидия Ивановна, только что вошла в
комнату.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою
комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая
моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.