Неточные совпадения
— Я плюну и отойду. Разумеется, почувствует, а виду не покажет, прет величественно, не повернув
головы. А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами,
на бульваре, — разумеется, не скверными словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен.
— Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас и жалею, что вас утрудил! Я бы,
на вашем месте, когда у самого такая Россия в
голове, всех бы к черту отправлял: убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя — мне какое дело!
Шляпы он всегда носил мягкие, широкополые, черные; когда он снял в дверях шляпу — целый пук его густейших, но с сильной проседью волос так и прянул
на его
голове.
Версилов, в первую минуту, бессознательно держал себя сгорбившись, боясь задеть
головой о потолок, однако не задел и кончил тем, что довольно спокойно уселся
на моем диване,
на котором была уже постлана моя постель.
— И увидите, — прибавил Васин, — что ему пришло это в
голову недаром; у него
на этот счет презоркий взгляд.
«Почему у меня нет ни малейшего негодования
на Версилова за историю с соседкой?» — пришло мне вдруг в
голову.
Он не договорил и очень неприятно поморщился. Часу в седьмом он опять уехал; он все хлопотал. Я остался наконец один-одинехонек. Уже рассвело.
Голова у меня слегка кружилась. Мне мерещился Версилов: рассказ этой дамы выдвигал его совсем в другом свете. Чтоб удобнее обдумать, я прилег
на постель Васина так, как был, одетый и в сапогах,
на минутку, совсем без намерения спать — и вдруг заснул, даже не помню, как и случилось. Я проспал почти четыре часа; никто-то не разбудил меня.
Выйдя
на улицу, я повернул налево и пошел куда попало. В
голове у меня ничего не вязалось. Шел я тихо и, кажется, прошел очень много, шагов пятьсот, как вдруг почувствовал, что меня слегка ударили по плечу. Обернулся и увидел Лизу: она догнала меня и слегка ударила зонтиком. Что-то ужасно веселое, а
на капельку и лукавое, было в ее сияющем взгляде.
Все потеряли
голову; тут Дума, а главное, тут, не помню уж кто именно, но один из самых первых тогдашних вельмож,
на которого было возложено.
Он, однако, вежливо протянул мне руку, Версилов кивнул
головою, не прерывая речи. Я разлегся
на диване. И что за тон был тогда у меня, что за приемы! Я даже еще пуще финтил, его знакомых третировал, как своих… Ох, если б была возможность все теперь переделать, как бы я сумел держать себя иначе!
С князем он был
на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что
на ум придет, и, уж разумеется, ему и в
голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про это, и, право, глядя
на нее, мне приходила иногда в
голову нелепая мысль: что она, может быть, и не знает совсем про это родство, — до того она так держала себя со мной.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув
на часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив
голову над работой, и давно уже не ввязывалась в разговор.
— Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что ты ходила к Столбеевой и к этой… Дарье Онисимовне? Но я тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в
голову? Помнишь, как я тебя встретил тогда, два месяца назад, у него
на квартире, и как мы с тобой шли тогда по солнцу и радовались… тогда уже было? Было?
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и мне уже
на пути пришло в
голову заглянуть во вчерашний трактир
на канаве. Как раз Версилов сидел
на вчерашнем своем месте.
На лице его показалась какая-то мучительная складка; верю теперь, что у него болела тогда
голова, особенно
голова…
Я бросился сломя
голову на парадную лестницу.
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью
на Николаевскую дорогу, положи
голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
Я забрел в самый темный угол, сел
на диван и, положив локти
на стол, подпер обеими руками
голову.
Мне мелькнуло вдруг тогда словцо Татьяны Павловны о Версилове: «Пошел бы
на Николаевскую дорогу и положил бы
голову на рельсы: там бы ему ее и оттяпали».
Эта мысль
на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом и с болью прогнал ее: «Положить
голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Я даже не кивнул ей
головой и прямо смотрел ей в глаза; но она тоже прямо смотрела
на меня.
Тут вдруг я бросил думать всю эту бессмыслицу и в отчаянии упал
головой на подушку. «Да не будет же!» — воскликнул я с внезапною решимостью, вскочил с постели, надел туфли, халат и прямо отправился в комнату Макара Ивановича, точно там был отвод всем наваждениям, спасение, якорь,
на котором я удержусь.
— Экая ведь какая! — покачала
головой мама, очень довольная и сведением и рассказом Андрея Петровича, но украдкой с беспокойством поглядывая
на Лизу.
— Ты-то безбожник? Нет, ты — не безбожник, — степенно ответил старик, пристально посмотрев
на него, — нет, слава Богу! — покачал он
головой, — ты — человек веселый.
— Сергей Петрович, неужели вы ее погубите и увезете с собой? В Холмогоры! — вырвалось у меня вдруг неудержимо. Жребий Лизы с этим маньяком
на весь век — вдруг ясно и как бы в первый раз предстал моему сознанию. Он поглядел
на меня, снова встал, шагнул, повернулся и сел опять, все придерживая
голову руками.
Вот эссенция моих вопросов или, лучше сказать, биений сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу
на кровати, локтями в колена, а ладонями подпирая
голову. Но ведь я знал, я знал уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня лишь она, — она и она одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером
на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не знаю еще, как назвать тогдашнее чувство мое по имени!
Я еще раз прошу вспомнить, что у меня несколько звенело в
голове; если б не это, я бы говорил и поступал иначе. В этой лавке, в задней комнате, действительно можно было есть устрицы, и мы уселись за накрытый скверной, грязной скатертью столик. Ламберт приказал подать шампанского; бокал с холодным золотого цвета вином очутился предо мною и соблазнительно глядел
на меня; но мне было досадно.
У меня хоть и кружилась
голова, но я с изумлением смотрел
на Ламберта.
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив сил, была необыкновенная способность
на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в
голове.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по
голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать
на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала
на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
И как вспомню весь этот несчастный день, то все кажется, что все эти сюрпризы и нечаянности точно тогда сговорились вместе и так и посыпались разом
на мою
голову из какого-то проклятого рога изобилия.
От Анны Андреевны я домой не вернулся, потому что в воспаленной
голове моей вдруг промелькнуло воспоминание о трактире
на канаве, в который Андрей Петрович имел обыкновение заходить в иные мрачные свои часы. Обрадовавшись догадке, я мигом побежал туда; был уже четвертый час и смеркалось. В трактире известили, что он приходил: «Побывали немного и ушли, а может, и еще придут». Я вдруг изо всей силы решился ожидать его и велел подать себе обедать; по крайней мере являлась надежда.
Не описываю и мыслей, подымавшихся в
голове, как туча сухих листьев осенью, после налетевшего вихря; право, что-то было
на это похожее, и, признаюсь, я чувствовал, что по временам мне начинает изменять рассудок.
Лиза стала вдруг очень почему-то бледна и странно кивнула мне
на него
головой.
Право, я боялся прийти сегодня
на похороны, потому что мне с чего-то пришло в
голову непременное убеждение, что я вдруг засвищу или захохочу, как этот несчастный доктор, который довольно нехорошо кончил…
— Однако… однако как вы засуетились? — проговорил он тихо, обводя нас всех пристальным взглядом. Затем вдруг положил оба локтя
на стол и подпер
голову руками...
«
На сумасшедших не сердятся, — мелькнуло у меня вдруг в
голове, — а Татьяна озверела
на него от злости; значит, он — вовсе не сумасшедший…» О, мне все казалось, что это была аллегория и что ему непременно хотелось с чем-то покончить, как с этим образом, и показать это нам, маме, всем. Но и «двойник» был тоже несомненно подле него; в этом не было никакого сомнения…
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший в мою комнату. Он смотрел не так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденном состоянии, так сказать,
на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя в угол и взявшись за
голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было, что я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.
— Нет, нет, вместе с Анной Андреевной… Oh, mon cher, у меня в
голове какая-то каша… Постой: там, в саке направо, портрет Кати; я сунул его давеча потихоньку, чтоб Анна Андреевна и особенно чтоб эта Настасья Егоровна не приметили; вынь, ради Бога, поскорее, поосторожнее, смотри, чтоб нас не застали… Да нельзя ли насадить
на дверь крючок?
Он тоже ударил меня из всей силы по
голове, так что я упал
на пол.
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась
на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по
голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его
головы на ковер.