Неточные совпадения
Ну-с, я
вот и есть тот самый горбун!
Лучше
вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего,
ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца —
вот про этого Макара Иванова, странника.
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»;
ну,
вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительное существо, ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь я же старуха —
вот влюблена же в вас и сейчас вас целовать примусь…
Ну что бы стоило вам ее обольстить!
—
Ну,
вот,
вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики, что его станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин, и еще молодой,
ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
—
Ну, обратить камни в хлебы —
вот великая мысль.
Я поднял голову: ни насмешки, ни гнева в ее лице, а была лишь ее светлая, веселая улыбка и какая-то усиленная шаловливость в выражении лица, — ее всегдашнее выражение, впрочем, — шаловливость почти детская. «
Вот видишь, я тебя поймала всего;
ну, что ты теперь скажешь?» — как бы говорило все ее лицо.
—
Ну и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с тобой будут, а
вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
—
Ну,
ну, ничего, — перебила мама, — а
вот любите только друг дружку и никогда не ссорьтесь, то и Бог счастья пошлет.
— Так
вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три часа буду там-то»…
ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
— Я вам добрый же совет подаю;
ну, хотите пари, что сейчас же выйдет опять zero: десять золотых,
вот, я ставлю, угодно?
— Нет-с, я сам хочу заплатить, и вы должны знать почему. Я знаю, что в этой пачке радужных — тысяча рублей,
вот! — И я стал было дрожащими руками считать, но бросил. — Все равно, я знаю, что тысяча.
Ну, так
вот, эту тысячу я беру себе, а все остальное,
вот эти кучи, возьмите за долг, за часть долга: тут, я думаю, до двух тысяч или, пожалуй, больше!
— Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел. Слушайте, почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера был у Анны Андреевны и положительно отказался…
ну, то есть от той глупой мысли…
вот что зародилась у князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку?
Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда найдется человек, который скажет, указывая на меня: „
Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня за это, отлично знаю, но мне это-то и любо: «Коли захотели, чтоб я был лакей,
ну так
вот я и лакей, хам — так хам и есть».
У Зерщикова я крикнул на всю залу, в совершенном исступлении: «Донесу на всех, рулетка запрещена полицией!» И
вот клянусь, что и тут было нечто как бы подобное: меня унизили, обыскали, огласили вором, убили — «
ну так знайте же все, что вы угадали, я — не только вор, но я — и доносчик!» Припоминая теперь, я именно так подвожу и объясняю; тогда же было вовсе не до анализа; крикнул я тогда без намерения, даже за секунду не знал, что так крикну: само крикнулось — уж черта такая в душе была.
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как
вот тут сел, и распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала;
ну, а
вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А
вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
Ну так
вот, прошлого лета, в Петровки, зашел я опять в ту пустынь — привел Господь — и вижу, в келии его стоит эта самая вещь — микроскоп, — за большие деньги из-за границы выписал.
— Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться, — рассмеялся Макар Иванович. —
Ну что, батюшка, Андрей Петрович, как с нашей барышней поступили?
Вот она целое утро клокчет, беспокоится, — прибавил он, показывая на маму.
—
Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и не встану» —
вот чего очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке —
вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник?
Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
Дела же своего твердо держись и не сдавай через всякое малодушие; делай же постепенно, не бросаясь и не кидаясь;
ну,
вот и все, что тебе надо.
—
Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего пояснять-то.
Вот тоже охота прикидываться дураком.
— За что же?
Ну, спасибо. Послушайте, выпьемте еще бокал. Впрочем, что ж я? вы лучше не пейте. Это он вам правду сказал, что вам нельзя больше пить, — мигнул он мне вдруг значительно, — а я все-таки выпью. Мне уж теперь ничего, а я, верите ли, ни в чем себя удержать не могу.
Вот скажите мне, что мне уж больше не обедать по ресторанам, и я на все готов, чтобы только обедать. О, мы искренно хотим быть честными, уверяю вас, но только мы все откладываем.
— Я только не умела выразиться, — заторопилась она, — это я не так сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и не умела говорить с первой нашей встречи. А если я не так сказала словами, что «почти вас люблю», то ведь в мысли это было почти так —
вот потому я и сказала, хотя и люблю я вас такою…
ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в которой всегда не стыдно признаться…
— C'est un ange, c'est un ange du ciel! [Это ангел, ангел небесный! (франц.)] — восклицал он. — Всю жизнь я был перед ней виноват… и
вот теперь! Chere enfant, я не верю ничему, ничему не верю! Друг мой, скажи мне:
ну можно ли представить, что меня хотят засадить в сумасшедший дом? Je dis des choses charmantes et tout le monde rit… [Я говорю прелестные вещи, и все хохочут… (франц.)] и вдруг этого-то человека — везут в сумасшедший дом?
—
Ну и видно, что сам.
Ну,
вот оно…