«
Я буду не один, — продолжал
я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор:
со мной будет моя идея, которой
я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они
мне все там понравились, и дали
мне счастье, и
я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не
оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы
я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю
я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
— Милый мой, ты чрезвычайно
со мной бесцеремонен. Впрочем, до свиданья; насильно мил не будешь.
Я позволю себе только один вопрос: ты действительно хочешь
оставить князя?
Мне казалось, что так будет всего приличнее, потому что
меня капельку мучила мысль, что он,
оставляя меня так надолго, поступает
со мной небрежно.
— Друг мой,
я согласен, что это было бы глуповато, но тут не моя вина; а так как при мироздании
со мной не справлялись, то
я и
оставлю за собою право иметь на этот счет свое мнение.