Неточные совпадения
Правда, я далеко был не в «скорлупе» и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я положил сделать лишь в виде пробы — как только, чтоб посмотреть,
почти как бы помечтать, а потом уж не
приходить, может, долго, до самого того времени, когда начнется серьезно.
Я же, верьте
чести моей, если б сам когда потом впал в такую же нужду, а вы, напротив, были бы всем обеспечены, — то прямо бы к вам
пришел за малою помощью, жену бы и дочь мою
прислал»…
— А я все ждала, что поумнеешь. Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович, и как выглядела, то и стала так думать: «Ведь он
придет же, ведь уж наверно кончит тем, что
придет», — ну, и положила вам лучше эту
честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
— Он солгал. Я — не мастер давать насмешливые прозвища. Но если кто проповедует
честь, то будь и сам честен — вот моя логика, и если неправильна, то все равно. Я хочу, чтоб было так, и будет так. И никто, никто не смей
приходить судить меня ко мне в дом и считать меня за младенца! Довольно, — вскричал он, махнув на меня рукой, чтоб я не продолжал. — А, наконец!
— Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об
чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать… Я рад, рад, что
пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас… обоих! А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем, знайте это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее… Не смейте же после того говорить у меня о
чести. Потому что вы — люди бесчестные… оба, оба; а вы разве не стыдились у меня брать мои деньги?
Кроме мамы, не отходившей от Макара Ивановича, всегда по вечерам в его комнатку
приходил Версилов; всегда
приходил я, да и негде мне было и быть; в последние дни
почти всегда заходила Лиза, хоть и попозже других, и всегда
почти сидела молча.
И поглядел на нее Максим Иванович мрачно, как ночь: «Подожди, говорит: он,
почитай, весь год не
приходил, а в сию ночь опять приснился».
— Э, я их скоро пр-рогоню в шею! Больше стоят, чем дают… Пойдем, Аркадий! Я опоздал. Там меня ждет один тоже… нужный человек… Скотина тоже… Это все — скоты! Шу-ше-хга, шу-шехга! — прокричал он вновь и
почти скрежетнул зубами; но вдруг окончательно опомнился. — Я рад, что ты хоть наконец
пришел. Alphonsine, ни шагу из дому! Идем.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком,
приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается
почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Помню даже промелькнувшую тогда одну догадку: именно безобразие и бессмыслица той последней яростной вспышки его при известии о Бьоринге и отсылка оскорбительного тогдашнего письма; именно эта крайность и могла служить как бы пророчеством и предтечей самой радикальной перемены в чувствах его и близкого возвращения его к здравому смыслу; это должно было быть
почти как в болезни, думал я, и он именно должен был
прийти к противоположной точке — медицинский эпизод и больше ничего!
Напомню, впрочем, что у меня были и свои деньги на выезд; но я все-таки положил ждать; между прочим, предполагал, что деньги
придут через
почту.
Но рассматривал он меня лишь мгновение, всего секунд десять; вдруг самая неприметная усмешка показалась на губах его, и, однако ж, самая язвительная, тем именно и язвительная, что
почти неприметная; он молча повернулся и пошел опять в комнаты, так же не торопясь, так же тихо и плавно, как и
пришел.
— Я чтоб видеть вас
пришла, — произнесла она, присматриваясь к нему с робкою осторожностью. Оба с полминуты молчали. Версилов опустился опять на стул и кротким, но проникнутым,
почти дрожавшим голосом начал...
Я согласен, потому что опять-таки этого заменить нечем, но не уходите теперь даром, — вдруг прибавил он,
почти умоляя, — если уж подали милостыню —
пришли, то не уходите даром: ответьте мне на один вопрос!
Вы боитесь этого письма и — вы
пришли за этим письмом, — проговорил он,
почти весь дрожа и даже чуть не стуча зубами.
— Никогда, никогда не смеялась я над вами! — воскликнула она проникнутым голосом и как бы с величайшим состраданием, изобразившимся на лице ее. — Если я
пришла, то я из всех сил старалась сделать это так, чтоб вам ни за что не было обидно, — прибавила она вдруг. — Я
пришла сюда, чтоб сказать вам, что я
почти вас люблю… Простите, я, может, не так сказала, — прибавила она торопливо.
— Ступайте. Много в нас ума-то в обоих, но вы… О, вы — моего пошиба человек! я написал сумасшедшее письмо, а вы согласились
прийти, чтоб сказать, что «
почти меня любите». Нет, мы с вами — одного безумия люди! Будьте всегда такая безумная, не меняйтесь, и мы встретимся друзьями — это я вам пророчу, клянусь вам!
Но она не могла докончить; князь
пришел в ужас и
почти задрожал от испуга...
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, совсем темно. Хозяин завел обыкновение не отпускать свечей. Иногда что-нибудь хочется сделать,
почитать или
придет фантазия сочинить что-нибудь, — не могу: темно, темно.
Почтмейстер. Или же: «Вот, мол,
пришли по
почте деньги, неизвестно кому принадлежащие».
Стародум (берет у Правдина табак). Как ни с чем? Табакерке цена пятьсот рублев.
Пришли к купцу двое. Один, заплатя деньги, принес домой табакерку. Другой
пришел домой без табакерки. И ты думаешь, что другой
пришел домой ни с чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою
честь, мои правилы.
Но бумага не
приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую
почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Но все ухищрения оказались уже тщетными. Прошло после того и еще два дня;
пришла наконец и давно ожидаемая петербургская
почта, но никакой головы не привезла.