Неточные совпадения
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался
с лицами, которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то учителишка, гувернер, инспектор, поп — все, кто угодно, спрося мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить...
Каждая мечта моя,
с самого детства, отзывалась им: витала около него, сводилась на него в окончательном результате.
Мы
с нею
с первого слова поссорились, потому что она тотчас же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть на меня;
с тех пор продолжали ссориться
каждый день; но это не мешало нам иногда разговаривать, и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я думаю, за независимость характера.
Очень доволен был и еще один молодой парень, ужасно глупый и ужасно много говоривший, одетый по-немецки и от которого весьма скверно пахло, — лакей, как я узнал после; этот
с пившим молодым человеком даже подружился и при
каждой остановке поезда поднимал его приглашением: «Теперь пора водку пить» — и оба выходили обнявшись.
Он всю жизнь свою,
каждый день может быть, мечтал
с засосом и
с умилением о полнейшей праздности, так сказать, доводя идеал до абсолюта — до бесконечной независимости, до вечной свободы мечты и праздного созерцания.
Скажу заранее: есть замыслы и мечты в
каждой жизни до того, казалось бы, эксцентрические, что их
с первого взгляда можно безошибочно принять за сумасшествие.
Наверно, этот Васин чрезвычайно вежлив
с посетителем, но, наверно,
каждый жест его говорит посетителю: «Вот я посижу
с тобою часика полтора, а потом, когда ты уйдешь, займусь уже делом».
Трогало меня иногда очень, что он, входя по вечерам, почти
каждый раз как будто робел, отворяя дверь, и в первую минуту всегда
с странным беспокойством заглядывал мне в глаза: «не помешаю ли, дескать? скажи — я уйду».
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец
с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые
каждый честный отец должен бы послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что на этот раз встречаю тебя смеющуюся, — сказал я. — Верите ли, Анна Андреевна, в последние дни она
каждый раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы вопросом: «Что, не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право,
с нею что-то в этом роде.
Несколько раз она приподымала
с милым, опасливым жестом свою гантированную ручку, чтоб остановить меня, но
каждый раз отнимала ее в недоумении и страхе назад.
— Что у меня не глаза, а вместо глаз два микроскопа, и что я
каждую муху преувеличиваю в верблюда! Нет-с, тут не верблюд!.. Как, вы уходите?
Я угадал случайно. Фраза эта действительно, как оказалось потом, высказана была Татьяной Павловной Версилову накануне в горячем разговоре. Да и вообще, повторяю, я
с моими радостями и экспансивностями налетел на них всех вовсе не вовремя: у
каждого из них было свое, и очень тяжелое.
Я обиделся на французские хлебы и
с ущемленным видом ответил, что здесь у нас «пища» очень хорошая и нам
каждый день дают к чаю по целой французской булке.
Мама рассказывала мне всегда обо всем домашнем, обыкновенно когда приходила
с супом кормить меня (когда я еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же при этом упорно старался показать
каждый раз, что мало интересуюсь всеми этими сведениями, а потому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее, даже промолчал совсем.
— Анна Андреевна и генеральша их
каждые три дня навещают, вместе и ездят-с.
Я смотрю на нее и не верю; точно она вдруг сняла маску
с лица: те же черты, но как будто
каждая черточка лица исказилась непомерною наглостью.
Сердце усиленно и веско билось — я слышал
каждый удар. И все так мне было мило, все так легко. Проходя мимо гауптвахты на Сенной, мне ужасно захотелось подойти к часовому и поцеловаться
с ним. Была оттепель, площадь почернела и запахла, но мне очень нравилась и площадь.
— Вы виноваты? Но тогда я предал вас ему, и — что могли вы обо мне подумать! Я об этом думал все это время, все эти дни,
с тех пор,
каждую минуту, думал и ощущал. (Я ей не солгал.)
Я буду воображать, что мы вечно
с тобой так жили и
каждый вечер сходились, не разлучаясь.
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что
каждая черточка вошла потом в окончательный букет, где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда они действительно сбивали меня
с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала в своей руке Вдруг он,
с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и
каждая черточка в лице его задрожала и заходила...
Но в это мгновение вдруг отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна. Должно быть, она подслушивала у двери и, не вытерпев, отворила слишком внезапно, — и князь, вздрагивавший при
каждом скрипе, вскрикнул и бросился ничком в подушку.
С ним произошло наконец что-то вроде припадка, разрешившегося рыданиями.
Но прибавлю, однако, необходимое: Татьяна Павловна, искренний и любимый друг мой, пристает ко мне чуть не
каждый день
с увещаниями непременно и как можно скорее поступить в университет: «Потом, как кончишь учение, тогда и выдумывай, а теперь доучись».
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Дай только, боже, чтобы сошло
с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
За
каждым стулом девочка, // А то и баба
с веткою — // Обмахивает мух. // А под столом мохнатые // Собачки белошерстые. // Барчонки дразнят их…
Солдат опять
с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной
с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать
с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
У
каждого помещика // Сто гончих в напуску, // У
каждого по дюжине // Борзовщиков верхом, // При
каждом с кашеварами, //
С провизией обоз.