Тут вы вдруг заговорили с Татьяной Павловной по-французски, и она мигом
нахмурилась и стала вам возражать, даже очень горячилась; но так как невозможно же противоречить Андрею Петровичу, если он вдруг чего захочет,
то Татьяна Павловна и увела меня поспешно к себе: там вымыли мне вновь лицо, руки, переменили белье, напомадили, даже завили мне волосы.
Потом помолчала, вижу, так она глубоко дышит: «Знаете, — говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые,
то мы бы от него, может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы теперь приняли,
то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?» Я сначала не так поняла да говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния не принять, коли он сверх
того доброй души человек?»
Нахмурилась она на меня: «Нет, говорит, маменька, это не
то, не благодеяние нужно, а „гуманность“ его, говорит, дорога.
Но у Макара Ивановича я, совсем не ожидая
того, застал людей — маму и доктора. Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как и вчера,
то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я
нахмуриться, как тотчас же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у Макара Ивановича и «как раз когда не надо»!