Неточные совпадения
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь
уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление,
замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и,
уж разумеется, глупостей.
Замечали за ним (хоть я и не
заметил), что после припадка в нем развилась какая-то особенная наклонность поскорее жениться и что будто бы он
уже не раз приступал к этой идее в эти полтора года.
Я говорил об этом Версилову, который с любопытством меня выслушал; кажется, он не ожидал, что я в состоянии делать такие замечания, но
заметил вскользь, что это явилось у князя
уже после болезни и разве в самое только последнее время.
Женщина, то есть дама, — я об дамах говорю — так и прет на вас прямо, даже не
замечая вас, точно вы
уж так непременно и обязаны отскочить и уступить дорогу.
— Ничего этого я не
заметил, вот
уж месяц с ним живу, — отвечал я, вслушиваясь с нетерпеньем. Мне ужасно было досадно, что он не оправился и мямлил так бессвязно.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он
уже выделил приданое и которая (
замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком,
уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Заметьте, она
уж и ехала с тем, чтоб меня поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в глазах ее я был «подсыльный от Версилова», а она была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет, посредством одного документа; подозревала по крайней мере это.
— Мое убеждение, что я никого не
смею судить, — дрожал я,
уже зная, что полечу.
Если б я не был так взволнован,
уж разумеется, я бы не стрелял такими вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда не говорил, а только о нем слышал. Меня удивляло, что Васин как бы не
замечал моего сумасшествия!
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и
уж без сомнения
заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
Но он вдруг, и совсем неожиданно, засмеялся тихо, неслышно, долго, весело. Наконец надел свою шляпу и, с быстро переменившимся и
уже мрачным лицом,
заметил, нахмурив брови...
Кстати, ведь действительно ужасно много есть современных людей, которые, по привычке, все еще считают себя молодым поколением, потому что всего вчера еще таким были, а между тем и не
замечают, что
уже на фербанте.
Завлекшись, даже забыл о времени, и когда очнулся, то вдруг
заметил, что князева минутка, бесспорно, продолжается
уже целую четверть часа.
— Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот
уже многие тысячи лет, не
замечая и не узнавая.
С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я
заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и,
уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но
уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не
посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
Но тут всегда случалась одна странность: всегда было сама назначит, чтоб я приехал, и
уж наверно ждет меня, но, чуть я войду, она непременно сделает вид, что я вошел нежданно и нечаянно; эту черту я в ней
заметил, но все-таки я к ней привязался.
— Ничем, мой друг, совершенно ничем; табакерка заперлась тотчас же и еще пуще, и, главное,
заметь, ни я не допускал никогда даже возможности подобных со мной разговоров, ни она… Впрочем, ты сам говоришь, что ее знаешь, а потому можешь представить, как к ней идет подобный вопрос…
Уж не знаешь ли ты чего?
Но когда я
уже оканчивал, то
заметил, что сквозь добрую улыбку его начало по временам проскакивать что-то
уж слишком нетерпеливое в его взгляде, что-то как бы рассеянное и резкое.
Замечу, что во все эти два часа zero ни разу не выходило, так что под конец никто
уже на zero и не ставил.
Я нарочно
заметил об «акциях», но,
уж разумеется, не для того, чтоб рассказать ему вчерашний секрет князя. Мне только захотелось сделать намек и посмотреть по лицу, по глазам, знает ли он что-нибудь про акции? Я достиг цели: по неуловимому и мгновенному движению в лице его я догадался, что ему, может быть, и тут кое-что известно. Я не ответил на его вопрос: «какие акции», а промолчал; а он, любопытно это, так и не продолжал об этом.
— Такое опровержение своих же слов, как я
уже вам
заметил, похоже на подтверждение их вновь, — промычал барон. — Ваши слова решительно непочтительны.
Я выпучил на нее глаза; у меня в глазах двоилось, мне мерещились
уже две Альфонсины… Вдруг я
заметил, что она плачет, вздрогнул и сообразил, что она
уже очень давно мне говорит, а я, стало быть, в это время спал или был без памяти.
Версилов
заметил только, что и вдвое неприятнее нельзя
уже было сказать против того, что было высказано, а не то что в десять раз.
Я
уже и прежде, то есть накануне, и даже еще с третьего дня, стал
замечать что-то такое особенное в этих наших трех комнатах внизу.
Макар Иванович, как я с первого взгляда
заметил, состоял
уже с ним в теснейших приятельских отношениях; мне это в тот же миг не понравилось; а впрочем, и я, конечно, был очень скверен в ту минуту.
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго,
уж и не встану» — вот чего очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я не раз
заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
— А кто веселый, тот
уж не безбожник? — иронически
заметил доктор.
Это значит, что все
уже давно зародилось и лежало в развратном сердце моем, в желании моем лежало, но сердце еще стыдилось наяву, и ум не
смел еще представить что-нибудь подобное сознательно.
Прежде всего привлекало в нем, как я
уже и
заметил выше, его чрезвычайное чистосердечие и отсутствие малейшего самолюбия; предчувствовалось почти безгрешное сердце.
Ждал было он, что мать пойдет жаловаться, и, возгордясь, молчал; только где
уж, не
посмела мать жаловаться.
Замечу тоже, что у нас в доме
уже несколько дней как приготовлялись справлять день рождения мамы, приходившийся ровно через пять дней, и часто говорили об этом.
Назавтра Лиза не была весь день дома, а возвратясь
уже довольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре
заметив, что там
уж и мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным лицом, молча гладил ее по головке.
Я обошелся сухо и прямо прошел к себе, но он последовал за мной, и хоть не
смел расспрашивать, но любопытство так и сияло в глазах его, притом смотрел как
уже имеющий даже какое-то право быть любопытным.
— Ах, опять ты подерешься с Ламбертом! — с беспокойством
заметил мальчик. — Позвоните
уж вы лучше!
Даже не
заметил, как вошел в квартиру; но только что я вступил в нашу крошечную переднюю, как
уже сразу понял, что у нас произошло нечто необычайное.
Я
уж и прежде ее видел, а теперь, дня три назад, еще раз мимоездом
заметил.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего
уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но
замечу лишь, что гроб, который
уже успели сделать, стоявший тут же в комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
— Позвольте вам
заметить, Аркадий Макарович, что вы слишком разгорячились; как ни уважаем мы вас, а мамзель Альфонсина не шельма, а даже совсем напротив, находится в гостях, и не у вас, а у моей жены, с которою
уже несколько времени как обоюдно знакомы.
Здесь
замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в свете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей
уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
Было
уже пять часов пополудни; наш разговор продолжался, и вдруг я
заметил в лице мамы как бы содрогание; она быстро выпрямилась и стала прислушиваться, тогда как говорившая в то время Татьяна Павловна продолжала говорить, ничего не
замечая.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно, что даже я тогда не мог не
заметить. Но я и сам ни за что
уже не мог уйти; я все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я чуть не расплакался.
Они
поместили его не в моей комнате, а в двух хозяйских, рядом с моей. Еще накануне, как оказалось, произведены были в этих комнатах некоторые изменения и украшения, впрочем самые легкие. Хозяин перешел с своей женой в каморку капризного рябого жильца, о котором я
уже упоминал прежде, а рябой жилец был на это время конфискован —
уж не знаю куда.
Но в комнате
уже был шум и говорили громко;
замечу, что Катерина Николаевна вошла в квартиру ровно минуту спустя после них.
Это его взорвало, и он, довольно неосторожно, позволил себе
заметить Катерине Николаевне, что после этого его
уже не удивляет, что с ней могут происходить такие фантастические истории.