Неточные совпадения
— Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас
еще причитается по сему же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть, тридцать пять. Приходится же вам теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек.
Вот получите-с.
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях,
еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну…
вот как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно
еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала:
вот и все ее просвещение.
А теперь
вот вообразили, вместе с мамашей, что и господина Лужина можно снести, излагающего теорию о преимуществе жен, взятых из нищеты и облагодетельствованных мужьями, да
еще излагающего чуть не при первом свидании.
— Главное, — хлопотал Раскольников, —
вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он
еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
Вот уж он прошел первый этаж,
вот поднялся
еще; все слышней и слышней!
И долго, несколько часов, ему все
еще мерещилось порывами, что «
вот бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.
Да
вот что
еще, пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны.
Господи!» Да,
вот уходит и хозяйка, все
еще со стоном и плачем…
вот и дверь у ней захлопнулась…
—
Еще бы; а
вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю;
вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец;
вот и она знает…
— Гм! — сказал тот, — забыл! Мне
еще давеча мерещилось, что ты все
еще не в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да к делу!
Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
Сорок пять копеек сдачи, медными пятаками, вот-с, извольте принять, и таким образом, Родя, ты теперь во всем костюме восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто не только
еще может служить, но даже имеет в себе вид особенного благородства: что значит у Шармера-то заказывать!
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика,
вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь,
еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да
еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили!
Вот ведь их логика.
— А, так
вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я
еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать
еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать: «Излер — Излер — Ацтеки — Ацтеки — Излер — Бартола — Массимо — Ацтеки — Излер… фу, черт! а,
вот отметки: провалилась с лестницы — мещанин сгорел с вина — пожар на Песках — пожар на Петербургской —
еще пожар на Петербургской —
еще пожар на Петербургской — Излер — Излер — Излер — Излер — Массимо… А,
вот…»
— Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном, как бы век был знаком, — а мне вчера
еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти.
Вот странно! А ведь я был у вас…
— Нынче много этих мошенничеств развелось, — сказал Заметов. —
Вот недавно
еще я читал в «Московских ведомостях», что в Москве целую шайку фальшивых монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты.
— Да
вот тебе
еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
—
Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока
еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
Вот тут… двадцать рублей, кажется, — и если это может послужить вам в помощь, то… я… одним словом, я зайду, — я непременно зайду… я, может быть,
еще завтра зайду…
Не могу я это тебе выразить, тут, — ну
вот ты математику знаешь хорошо, и теперь
еще занимаешься, я знаю… ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду.
— Ну
вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым
еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так?
— Ну,
вот и увидишь!.. Смущает она меня,
вот увидишь, увидишь! И так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да
еще тебе! Стало быть, ему дорога!
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не помешаете… Я бы хотел вам
еще два слова сказать…
Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого… Как его!.. Порфирия Петровича?
— Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-где перескажу сегодня, ха-ха-ха!
Вот маменьку-то посмешу… да и
еще кой-кого…
—
Вот и соврал! — крикнул Порфирий Петрович. Он, видимо, оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем
еще более поджигал его.
— Ведь
вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, —
вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да
еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
Хлыст я употребил, во все наши семь лет, всего только два раза (если не считать
еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде в деревню, и
вот теперешний последний случай.
— Нет, вы
вот что сообразите, — закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга
еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы одного поля ягоды?
— Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком
еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие,
вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
— Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам
вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек
еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
«Друг мой, — сказал бы я ей, — я тебя люблю, но
еще сверх того желаю, чтобы ты меня уважала, —
вот!» Так ли, так ли я говорю?..
Но, однако, мне тотчас же пришел в голову опять
еще вопрос: что Софья Семеновна, прежде чем заметит, пожалуй, чего доброго, потеряет деньги;
вот почему я решился пойти сюда, вызвать ее и уведомить, что ей положили в карман сто рублей.
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец…
еще женихом певал… О, дни!..
Вот бы,
вот бы нам спеть! Ну как же, как же…
вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
— Я, — продолжал Свидригайлов, колыхаясь от смеха, — и могу вас честью уверить, милейший Родион Романович, что удивительно вы меня заинтересовали. Ведь я сказал, что мы сойдемся, предсказал вам это, — ну,
вот и сошлись. И увидите, какой я складной человек. Увидите, что со мной
еще можно жить…
Ну
вот, извольте видеть: я беру из бюро этот пятипроцентный билет (
вот у меня их
еще сколько!), а этот сегодня побоку у менялы пойдет.
—
Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я
еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Родя, милый мой, первенец ты мой, — говорила она, рыдая, —
вот ты теперь такой же, как был маленький, так же приходил ко мне, так же и обнимал и целовал меня;
еще когда мы с отцом жили и бедовали, ты утешал нас одним уже тем, что был с нами, а как я похоронила отца, — то сколько раз мы, обнявшись с тобой
вот так, как теперь, на могилке его плакали.