Неточные совпадения
Ибо, сообщая вам историю
жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюбцами, которым и без того
все известно, а чувствительного и образованного человека ищу.
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной
жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и
все ее просвещение.
— Милостивый государь, милостивый государь! — воскликнул Мармеладов, оправившись, — о государь мой, вам, может быть,
все это в смех, как и прочим, и только беспокою я вас глупостию
всех этих мизерных подробностей домашней
жизни моей, ну а мне не в смех!
И в продолжение
всего того райского дня моей
жизни и
всего того вечера я и сам в мечтаниях летучих препровождал: и, то есть, как я это
все устрою, и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья в лоно семьи возвращу…
— Пропил!
всё,
всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая
жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
Ну как же-с, счастье его может устроить, в университете содержать, компаньоном сделать в конторе,
всю судьбу его обеспечить; пожалуй, богачом впоследствии будет, почетным, уважаемым, а может быть, даже славным человеком окончит
жизнь!
«Или отказаться от
жизни совсем! — вскричал он вдруг в исступлении, — послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе
все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!»
Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его
жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на
всю судьбу его?
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал,
всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это
всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае
жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
Каждый один от другого зависит на
всю свою
жизнь!
— То-то и есть, что они
все так делают, — отвечал Заметов, — убьет-то хитро,
жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не
все же такие, как вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница,
все пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою
жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
— Катерина Ивановна, — начал он ей, — на прошлой неделе ваш покойный муж рассказал мне
всю свою
жизнь и
все обстоятельства…
Он сходил тихо, не торопясь,
весь в лихорадке, и, не сознавая того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей
жизни.
—
Всю мою будущую
жизнь буду об вас молиться, — горячо проговорила девочка и вдруг опять засмеялась, — бросилась к нему и крепко опять обняла его.
Отвечая на них, он проговорил три четверти часа, беспрестанно прерываемый и переспрашиваемый, и успел передать
все главнейшие и необходимейшие факты, какие только знал из последнего года
жизни Родиона Романовича, заключив обстоятельным рассказом о болезни его.
И выходит в результате, что
всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере [Фаланстеры — дворцы-общежития, о которых мечтал в своей утопии Ш. Фурье, французский социалист-утопист.] свели! фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова,
жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием
жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия
всему человечеству.
— Как! — вспыхнула Дуня, — я ставлю ваш интерес рядом со
всем, что до сих пор было мне драгоценно в
жизни, что до сих пор составляло
всю мою
жизнь, и вдруг вы обижаетесь за то, что я даю вам мало цены!
Теперь он имеет право отдать им
всю свою
жизнь, служить им…
А потом опять утешится, на вас она
все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная
жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Но эта-то самая случайность, эта некоторая развитость и
вся предыдущая
жизнь ее могли бы, кажется, сразу убить ее при первом шаге на отвратительной дороге этой.
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила
жизнь… свою (это
все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
— Я не знаю-с. Это только она сегодня-с так… это раз в
жизни… ей уж очень хотелось помянуть, честь оказать, память… а она очень умная-с. А впрочем, как вам угодно-с, и я очень, очень, очень буду… они
все будут вам… и вас бог-с… и сироты-с…
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы
все жили в мире и радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в
жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать
все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись
всему свету, на
все четыре стороны, и скажи
всем, вслух: «Я убил!» Тогда бог опять тебе
жизни пошлет.
А теперь я пришла только сказать (Дуня стала подыматься с места), что если, на случай, я тебе в чем понадоблюсь или понадобится тебе…
вся моя
жизнь или что… то кликни меня, я приду.
В бегах гадко и трудно, а вам прежде
всего надо
жизни и положения определенного, воздуху соответственного, ну а ваш ли там воздух?
Бедная Марфа Петровна тоже ужасно поддавалась на лесть, и если бы только я захотел, то, конечно, отписал бы
все ее имение на себя еще при
жизни.
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять как бы стало холодно, как давеча, когда он стоял над водой. «Никогда в
жизнь мою не любил я воды, даже в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно быть
все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно место себе выбирает… в подобном же случае.
Вам
все эти красоты
жизни, можно сказать — nihil est, [ничто (лат.).] аскет, монах, отшельник!.. для вас книга, перо за ухом, ученые исследования, — вот где парит ваш дух!
В молодой и горячей голове Разумихина твердо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть несколько денег и переехать в Сибирь, где почва богата во
всех отношениях, а работников, людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и…
всем вместе начать новую
жизнь.
Письма Сони были наполняемы самою обыденною действительностью, самым простым и ясным описанием
всей обстановки каторжной
жизни Раскольникова.
Вместо попыток разъяснения его душевного настроения и вообще
всей внутренней его
жизни стояли одни факты, то есть собственные слова его, подробные известия о состоянии его здоровья, чего он пожелал тогда-то при свидании, о чем попросил ее, что поручил ей, и прочее.
Она сообщала, между прочим, что, несмотря на то, что он, по-видимому, так углублен в самого себя и ото
всех как бы заперся, — к новой
жизни своей он отнесся очень прямо и просто, что он ясно понимает свое положение, не ожидает вблизи ничего лучшего, не имеет никаких легкомысленных надежд (что так свойственно в его положении) и ничему почти не удивляется среди новой окружающей его обстановки, так мало похожей на что-нибудь прежнее.
Он был болен уже давно; но не ужасы каторжной
жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему было до
всех этих мук и истязаний!
Он смотрел на каторжных товарищей своих и удивлялся: как тоже
все они любили
жизнь, как они дорожили ею!
Спастись во
всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую
жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне
всем обновившимся существом своим, а она — она ведь и жила только одною его
жизнью!
Да и что такое эти
все,
все муки прошлого!
Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила
жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.
Она тоже
весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь лет, толькосемь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней. Он даже и не знал того, что новая
жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом…