Неточные совпадения
Изредка только бормотал он что-то про
себя, от своей привычки к монологам,
в которой он сейчас сам
себе признался.
В то время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал
себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью.
Этот дом стоял весь
в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками — портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от
себя, мелким чиновничеством и проч.
За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо
в нищете я первый сам готов оскорблять
себя.
Оттого-то
в пьющей компании они и стараются всегда как будто выхлопотать
себе оправдание, а если можно, то даже и уважение.
Бивал он ее под конец; а она хоть и не спускала ему, о чем мне доподлинно и по документам известно, но до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я рад, ибо хотя
в воображениях своих зрит
себя когда-то счастливой…
Приидет
в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним
себя предала?
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через
В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про
себя и даже говоря вслух с
собою, чем очень удивлял прохожих.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека
в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что
себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Выглядывая скамейку, он заметил впереди
себя, шагах
в двадцати, идущую женщину, но сначала не остановил на ней никакого внимания, как и на всех мелькавших до сих пор перед ним предметах.
Замечательно, что Раскольников, быв
в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у
себя принимал тяжело.
Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем даже ему самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий для
себя смысл
в этом, казалось бы, самом обыкновенном поступке.
«Что ж, неужели я все дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел
в Разумихине?» — спрашивал он
себя с удивлением.
Он думал и тер
себе лоб, и, странное дело, как-то невзначай, вдруг и почти сама
собой, после очень долгого раздумья, пришла ему
в голову одна престранная мысль.
При этом всегда они брали с
собой кутью на белом блюде,
в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюму, вдавленного
в рис крестом.
Но бедный мальчик уже не помнит
себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее
в глаза,
в губы… Потом вдруг вскакивает и
в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку.
В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы
в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор
себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и
в ужас бросило…
Он встал на ноги,
в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—
в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с
себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Тут лохмотья его не обращали на
себя ничьего высокомерного внимания, и можно было ходить
в каком угодно виде, никого не скандализируя.
Была же Лизавета мещанка, а не чиновница, девица, и
собой ужасно нескладная, росту замечательно высокого, с длинными, как будто вывернутыми, ножищами, всегда
в стоптанных козловых башмаках, и держала
себя чистоплотно.
Даже недавнюю пробусвою (то есть визит с намерением окончательно осмотреть место) он только пробовал было сделать, но далеко не взаправду, а так: «дай-ка, дескать, пойду и опробую, что мечтать-то!» — и тотчас не выдержал, плюнул и убежал,
в остервенении на самого
себя.
Но
в последнем случае он просто не верил
себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому.
Вопрос же: болезнь ли порождает самое преступление или само преступление, как-нибудь по особенной натуре своей, всегда сопровождается чем-то вроде болезни? — он еще не чувствовал
себя в силах разрешить.
Но каково же было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья не только на этот раз дома, у
себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!
«И с чего взял я, — думал он, сходя под ворота, — с чего взял я, что ее непременно
в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я так наверно это решил?» Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над
собою со злости… Тупая, зверская злоба закипела
в нем.
«Не уйти ли?» Но он не дал
себе ответа и стал прислушиваться
в старухину квартиру: мертвая тишина.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил
в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась
в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и не чувствовал на
себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва
себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась
в нем сила.
Он даже усмехнулся на
себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему
в голову.
И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить
себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест
в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом.
И если бы
в ту минуту он
в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на
себя объявить, и не от страху даже за
себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Топор он опустил лезвием прямо
в воду, схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо
в ведре, отмывать
себе руки.
Мучительная, темная мысль поднималась
в нем — мысль, что он сумасшествует и что
в эту минуту не
в силах ни рассудить, ни
себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает…
И, наконец, когда уже гость стал подниматься
в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней
в квартиру и притворить за
собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
Он плохо теперь помнил
себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад
в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
С изумлением оглядывал он
себя и все кругом
в комнате и не понимал: как это он мог вчера, войдя, не запереть дверь на крючок и броситься на диван не только не раздевшись, но даже
в шляпе: она скатилась и тут же лежала на полу, близ подушки.
— Мне принесли всего четверть часа назад, — громко и через плечо отвечал Раскольников, тоже внезапно и неожиданно для
себя рассердившийся и даже находя
в этом некоторое удовольствие. — И того довольно, что я больной
в лихорадке пришел.
Тот был дома,
в своей каморке, и
в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре, как они не видались. Разумихин сидел у
себя в истрепанном до лохмотьев халате,
в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же,
в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен,
в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было
в целом свете. Вся желчь поднялась
в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на
себя самого, только что переступил порог Разумихина.
Во-первых, я
в орфографии плох, во-вторых,
в немецком иногда просто швах, так что все больше от
себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит.
Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его, не доверяя
себе,
в будущее.
Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал
себя сам от всех и всего
в эту минуту.
То вдруг он один
в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чуть отворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то промеж
себя, смеются и дразнят его.
Рассердился да и пошел, была не была, на другой день
в адресный стол, и представь
себе:
в две минуты тебя мне там разыскали.
— Вижу, вижу; ну так как же мы теперь
себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально
в него вглядываясь и усаживаясь к нему на диван,
в ногах, где тотчас же и развалился по возможности.
Пошел я к ним
в дом и стал осторожно про
себя узнавать, тихими стопами, и перво-наперво спросил: тут ли Миколай?
Погодя немного минут, баба
в коровник пошла и видит
в щель: он рядом
в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет
себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит,
в такую-то часть, во всем повинюсь».
— «Как же ты мог испугаться того, коли ты чувствуешь
себя ни
в чем не виновным?..»
На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника
в пустую квартиру, именно
в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, и сошел
себе вниз преспокойно, ровно
в ту самую минуту, когда Дмитрий с Николаем на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось.
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил
в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил
в дверь. И даже
в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с
собой ужасное оскорбление.