Неточные совпадения
«Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота», — продолжал про себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую крошечную комнатку,
где стояли старухины постель и комод и куда
он еще ни разу не заглядывал.
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на
его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что
он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязные, жирные, красные, с черными ногтями.
Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место,
где бы и
его пожалели!
И осталась она после
него с тремя малолетними детьми в уезде далеком и зверском,
где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадежной, что я хотя и много видал приключений различных, но даже и описать не в состоянии.
Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства
его, пожалела?» И скажет: «Прииди!
—
Где же деньги? — кричала она. — О господи, неужели же
он все пропил! Ведь двенадцать целковых в сундуке оставалось!.. — и вдруг, в бешенстве, она схватила
его за волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал ее усилия, смиренно ползя за нею на коленках.
— Ax, жаль-то как! — сказал
он, качая головой, — совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал
он звать ее, —
где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.
Он знал бездну источников,
где мог почерпнуть, разумеется заработком.
Ему все грезилось, и всё странные такие были грезы: всего чаще представлялось
ему, что
он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе.
Эту дощечку
он случайно нашел, в одну из своих прогулок, на одном дворе,
где во флигеле помещалась какая-то мастерская.
Только что
он достал заклад, как вдруг где-то на дворе раздался чей-то крик...
Что же касается до того,
где достать топор, то эта мелочь
его нисколько не беспокоила, потому что не было ничего легче.
Тут заинтересовало
его вдруг: почему именно во всех больших городах человек не то что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города,
где нет ни садов, ни фонтанов,
где грязь и вонь и всякая гадость.
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые
им встречаются на дороге», — мелькнуло у
него в голове, но только мелькнуло, как молния;
он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
Вдруг послышалось, что в комнате,
где была старуха, ходят.
Он остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две.
Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
Отмыв
их,
он вытащил и топор, вымыл железо, и долго, минуты с три, отмывал дерево,
где закровянилось, пробуя кровь даже мылом.
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою
ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя
он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль
ему показалась безошибочною.
Не замечая никого во дворе,
он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в таких домах,
где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут же на заборе, надписана была мелом всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
Оглядевшись еще раз,
он уже засунул и руку в карман, как вдруг у самой наружной стены, между воротами и желобом,
где все расстояние было шириною в аршин, заметил
он большой неотесанный камень, примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший прямо к каменной уличной стене.
Но когда
он ступил на К—й бульвар,
где третьего дня повстречался с тою девочкой, смех
его вдруг прошел.
Удар кнута так разозлил
его, что
он отскочил к перилам (неизвестно почему
он шел по самой середине моста,
где ездят, а не ходят), злобно заскрежетал и защелкал зубами.
В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось
ему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и
он сам, и всё, всё…
Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть.
Где и как шел обратно, ничего
он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь,
он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся…
Вдруг, как бы вспомнив, бросился
он к углу,
где в обоях была дыра, начал все осматривать, запустил в дыру руку, пошарил, но и это не то.
— Вижу, вижу; ну так как же мы теперь себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально в
него вглядываясь и усаживаясь к
нему на диван, в ногах,
где тотчас же и развалился по возможности.
Раскольников оборотился к стене,
где на грязных желтых обоях с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок, с какими-то коричневыми черточками, и стал рассматривать: сколько в
нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек?
Он чувствовал, что у
него онемели руки и ноги, точно отнялись, но и не попробовал шевельнуться и упорно глядел на цветок.
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно в начале девятого, — день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил за
них под заклад два рубля, а на мой спрос:
где взял? — объявил, что на панели поднял.
— „А
где, говорю, тогда серьги взял?“ — „А на панели нашел“, — и говорит
он это так, как будто бы неподобно и не глядя.
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной,
где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но
их теперь не было. Узнав место,
он остановился, огляделся и обратился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз.
«
Где это, — подумал Раскольников, идя далее, —
где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось
ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень — под
ним ямка должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил.
— Так вот ты
где! — крикнул
он во все горло. — С постели сбежал! А я
его там под диваном даже искал! На чердак ведь ходили! Настасью чуть не прибил за тебя… А
он вон
где! Родька! Что это значит? Говори всю правду! Признавайся! Слышишь?
Ему захотелось где-нибудь сесть или лечь, на улице.
Склонившись над водою, машинально смотрел
он на последний розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся сумерках, на одно отдаленное окошко, где-то в мансарде, по левой набережной, блиставшее, точно в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в
него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался в эту воду.
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил
он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону,
где была контора. Сердце
его было пусто и глухо. Мыслить
он не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда
он из дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
«Что ж, это исход! — думал
он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я
им иль не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
Раскольников встал и пошел в другую комнату,
где прежде стояли укладка, постель и комод; комната показалась
ему ужасно маленькою без мебели. Обои были все те же; в углу на обоях резко обозначено было место,
где стоял киот с образами.
Он поглядел и воротился на свое окошко. Старший работник искоса приглядывался.
Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь
его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в больницу. Никто не знал
его имени.
— Кто это? Кто это? — проговорил
он вдруг хриплым задыхающимся голосом, весь в тревоге, с ужасом указывая глазами на дверь,
где стояла дочь, и усиливаясь приподняться.
— Да, прекрасный, превосходный, образованный, умный… — заговорил вдруг Раскольников какою-то неожиданною скороговоркой и с каким-то необыкновенным до сих пор оживлением, — уж не помню,
где я
его прежде, до болезни, встречал… Кажется, где-то встречал… Вот и этот тоже хороший человек! — кивнул
он на Разумихина, — нравится
он тебе, Дуня? — спросил
он ее и вдруг, неизвестно чему, рассмеялся.
При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана,
где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит
ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
— А ты садись здесь, — сказал
он Разумихину, сажая
его в угол,
где сидел Зосимов.
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, —
он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у
него душно… а
где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право… как толкаются… Этой девицы я тоже очень боюсь…
— А я об вас еще от покойника тогда же слышала… Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и
он сам не знал… А теперь пришла… и как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут господин Раскольников
где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя
их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников
где живет?»
Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил
его.
«Так куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал
он, припоминая лицо Сони… — надо узнать».
— А может, я где-нибудь клад нашел, а ты не знаешь? Вот я вчера и расщедрился… Вон господин Заметов знает, что я клад нашел!.. Вы извините, пожалуйста, — обратился
он со вздрагивающими губами к Порфирию, — что мы вас пустяшным таким перебором полчаса беспокоим. Надоели ведь, а?
–…Не верю! Не могу верить! — повторял озадаченный Разумихин, стараясь всеми силами опровергнуть доводы Раскольникова.
Они подходили уже к нумерам Бакалеева,
где Пульхерия Александровна и Дуня давно поджидали
их. Разумихин поминутно останавливался дорогою в жару разговора, смущенный и взволнованный уже тем одним, что
они в первый раз заговорили об этом ясно.
Где,
где у
них эти корни таятся?
Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных
им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых
он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…