Неточные совпадения
Молодой человек спорить
не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и
не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но как будто он и сам
не знал, что именно…
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он
не знал, куда деться от тоски своей.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и
не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать: служить изволили?
Знаю я, что и пьянство
не добродетель, и это тем паче.
— То есть безнадежно вполне-с, заранее
зная, что из сего ничего
не выйдет.
Вот вы
знаете, например, заранее и досконально, что сей человек, сей благонамереннейший и наиполезнейший гражданин, ни за что вам денег
не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст?
Ведь он
знает же, что я
не отдам.
И вот,
зная вперед, что
не даст, вы все-таки отправляетесь в путь и…
Ну так божия человека
не знаете!
Потому, как если Соня
не накормила, то… уж
не знаю что!
не знаю!
Знай, сударь, что мне таковые побои
не токмо
не в боль, но и в наслаждение бывают…
— От кого,
не знаю. Три копейки почтальону своих отдала. Отдашь, что ли?
И
не могли же вы
не знать, что мать под свой пенсион на дорогу вперед занимает?
Нет, Дуня
не та была, сколько я
знал, и… ну да уж, конечно,
не изменилась и теперь!..
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки
знаю, что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого
не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
Знаете ли вы, Дунечка, что Сонечкин жребий ничем
не сквернее жребия с господином Лужиным?
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он
не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь
знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем
не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг
не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
— Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее
знает, из каких, а
не похоже, чтоб по ремеслу.
Раскольников
не был у него уже месяца четыре, а Разумихин и
не знал даже его квартиры.
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем
не знал и
не мог помнить: но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
— Садись! Все садись! — кричит Миколка, — всех повезет. Засеку! — И хлещет, хлещет, и уже
не знает, чем и бить от остервенения.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я
знал же, что я этого
не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что
не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Раскольников тут уже прошел и
не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь
не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он
узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно
узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома
не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
Он решил отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда, еще ничего
не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика» и по дороге зашел в один плохенький трактиришко.
Почти рядом с ним на другом столике сидел студент, которого он совсем
не знал и
не помнил, и молодой офицер.
Раскольников
не проронил ни одного слова и зараз все
узнал: Лизавета была младшая, сводная (от разных матерей) сестра старухи, и было ей уже тридцать пять лет.
— Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но
знаешь, совсем
не урод. У нее такое доброе лицо и глаза. Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому
не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама
не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
— Да что вы так смотрите, точно
не узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. — Хотите берите, а нет — я к другим пойду, мне некогда.
Он
знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он
не замечает.
— Да черт их
знает, замок чуть
не разломал, — отвечал Кох. — А вы как меня изволите
знать?
Он очень хорошо
знал, он отлично хорошо
знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет
не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
Кто
не знает заранее — ничего
не разглядит.
«От этого ничего
не узнаешь, потому что ему все равно», — подумал Раскольников.
Наконец, пришло ему в голову, что
не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого
не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и
знал это. Решительно надо было спешить!
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а
не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и
не заглянул в кошелек и
не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще
не видал… Это как же?»
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде
знал, и совсем это
не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все
знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера
не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
«Это оттого, что я очень болен, — угрюмо решил он наконец, — я сам измучил и истерзал себя, и сам
не знаю, что делаю…
Ему ужасно хотелось как-нибудь рассеяться, но он
не знал, что сделать и что предпринять.
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого
не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне
не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
Ну, а кто его
знает, может быть, оно и
не лучше, а хуже выходит…
— Слышите: купца Вахрушина
знает! — вскричал Разумихин. — Как же
не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю, что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
Эту-то, теперешнюю квартиру я забыл; впрочем, я ее никогда и
не помнил, потому что
не знал.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак
не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все
знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она
знает…
— Это тебя я
не узнавал в бреду? — спросил Раскольников, тоже помолчав с минуту и
не оборачивая головы.
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько
узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть
не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты
не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но
не вытерпела и сама побежала вниз. Очень уж ей интересно было
узнать, о чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным.
«Господи! скажи ты мне только одно:
знают они обо всем или еще
не знают?
Они и
не знают, что я ходить могу, хе, хе, хе!..
— Да прозябал всю жизнь уездным почтмейстером… пенсионишко получает, шестьдесят пять лет,
не стоит и говорить… Я его, впрочем, люблю. Порфирий Петрович придет: здешний пристав следственных дел… правовед. Да, ведь ты
знаешь…