Неточные совпадения
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как
бы в смысле окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к нему… на другой день после того пойду,
когда уже то будет кончено и
когда все по-новому пойдет…»
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как
бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера,
когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Впоследствии,
когда он припоминал это время и все, что случилось с ним в эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как
бы каким-то предопределением судьбы его.
Раскольников стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними,
когда они войдут.
Когда они стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом и крикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться с ними, дразнить их, покамест не отперли. «Поскорей
бы уж!» — мелькнуло в его голове.
— Да ведь нельзя же молчать,
когда чувствуешь, ощупом чувствуешь, что вот мог
бы делу помочь, кабы… Эх!.. Ты дело-то подробно знаешь?
— То-то и есть, что никто не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их не заметили,
когда наверх проходили, хотя их свидетельство и не очень много
бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания не обратили и не помним точно, были ли там в ту минуту работники, или нет».
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу,
когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как
бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Когда я… кхе!
когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, —
когда я… ах,
когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла,
когда я выходила за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо; вот взяла
бы иглу да сейчас
бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
Разумихин, разумеется, был смешон с своею внезапною, спьяну загоревшеюся страстью к Авдотье Романовне; но, посмотрев на Авдотью Романовну, особенно теперь,
когда она ходила, скрестив руки, по комнате, грустная и задумчивая, может быть, многие извинили
бы его, не говоря уже об эксцентрическом его состоянии.
— Он был не в себе вчера, — задумчиво проговорил Разумихин. — Если
бы вы знали, что он там натворил вчера в трактире, хоть и умно… гм! О каком-то покойнике и о какой-то девице он действительно мне что-то говорил вчера,
когда мы шли домой, но я не понял ни слова… А впрочем, и я сам вчера…
Впрочем, и это бледное и угрюмое лицо озарилось на мгновение как
бы светом,
когда вошли мать и сестра, но это прибавило только к выражению его, вместо прежней тоскливой рассеянности, как
бы более сосредоточенной муки.
Теперь,
когда уже с вами можно разговаривать, мне хотелось
бы вам внушить, что необходимо устранить первоначальные, так сказать, коренные причины, влиявшие на зарождение вашего болезненного состояния, тогда и вылечитесь, не то будет даже и хуже.
— Что? — как
бы проснулся тот, — да… ну и запачкался в крови,
когда помогал его переносить в квартиру…
Она больная такая девочка была, — продолжал он, как
бы опять вдруг задумываясь и потупившись, — совсем хворая; нищим любила подавать и о монастыре все мечтала, и раз залилась слезами,
когда мне об этом стала говорить; да, да… помню… очень помню.
Еще немного, и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь говорить, — стали
бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое так или этак, а надо было непременно решить сегодня, — так решил он еще давеча,
когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.
Когда же она сделала было движение убежать от страху, — в нем что-то как
бы перевернулось.
В ту минуту,
когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как
бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите ли, желал
бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что
когда будут деньги…
— Ведь вот-с… право, не знаю, как
бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с,
когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того не может, хе, хе! чтобы вы сами себя не считали, — ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
— Да ведь я ничьим мнением особенно не интересуюсь, — сухо и как
бы даже с оттенком высокомерия ответил Свидригайлов, — а потому отчего же и не побывать пошляком,
когда это платье в нашем климате так удобно носить и… и особенно, если к тому и натуральную склонность имеешь, — прибавил он, опять засмеявшись.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если
бы ты был здесь, не умер
бы брат мой. Иисус,
когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
Тот засмеялся было сам, несколько принудив себя; но
когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом, что почти побагровел, то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как
бы с намерением непрекращавшегося смеха.
Злоба его удвоилась,
когда он вдруг сообразил, что не следовало
бы сообщать вчера о вчерашних результатах Андрею Семеновичу.
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что
когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто
бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было
бы их пощадить, написать мягче.
— Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да хоть
бы и в четвертом, хоть
бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я
когда сожалел, что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как
бы я их огрел протестом! Нарочно подвел
бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я
бы им показал! Я
бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту,
когда она, казалось
бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Ну, так я тебе говорю, что на этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало,
когда я, наконец, догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило
бы, но даже и в голову
бы ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял
бы он совсем: чего тут коробиться?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли
бы я к тебе? Слушай:
когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как
бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь,
когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Можно
бы даже: «Malborough s’en va-t-en guerre», так как это совершенно детская песенка и употребляется во всех аристократических домах,
когда убаюкивают детей.
Порфирий вышел, как-то согнувшись и как
бы избегая глядеть на Раскольникова. Раскольников подошел к окну и с раздражительным нетерпением выжидал время,
когда, по расчету, тот выйдет на улицу и отойдет подальше. Затем поспешно вышел и сам из комнаты.
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять как
бы стало холодно, как давеча,
когда он стоял над водой. «Никогда в жизнь мою не любил я воды, даже в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь
бы должно быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно место себе выбирает… в подобном же случае.
А ведь, пожалуй, и перемолола
бы меня как-нибудь…» Он опять замолчал и стиснул зубы: опять образ Дунечки появился пред ним точь-в-точь как была она,
когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза успел
бы схватить ее, а она и руки
бы не подняла в защиту, если б он сам ей не напомнил.
Соня беспрерывно сообщала, что он постоянно угрюм, несловоохотлив и даже почти нисколько не интересуется известиями, которые она ему сообщает каждый раз из получаемых ею писем; что он спрашивает иногда о матери; и
когда она, видя, что он уже предугадывает истину, сообщила ему, наконец, об ее смерти, то, к удивлению ее, даже и известие о смерти матери на него как
бы не очень сильно подействовало, по крайней мере, так показалось ей с наружного вида.