Неточные совпадения
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и
куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул
ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая на
него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить
его сердце еще в то время, как
он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что
он не знал,
куда деться от тоски своей.
«Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? — вдруг припомнился
ему вчерашний вопрос Мармеладова, — ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти…»
А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но
он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и
ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так как она в таком состоянии, — завезти куда-нибудь…
Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и
им не мешать.
«А
куда ж я иду? — подумал
он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот
куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал;
он хотел было поворотить назад, к дому, но домой идти
ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и
он пошел
куда глаза глядят.
Он уже сошел три лестницы, как вдруг послышался сильный шум ниже, —
куда деваться! Никуда-то нельзя было спрятаться.
Он побежал было назад, опять в квартиру.
Он очень хорошо знал,
он отлично хорошо знал, что
они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что
они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты, как
они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо
них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что
он в пустой квартире сидел, пока
они вверх проходили.
Не в полной памяти прошел
он и в ворота своего дома; по крайней мере,
он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить
его обратно, и как можно незаметнее. Конечно,
он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы
ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить
его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
И долго, несколько часов,
ему все еще мерещилось порывами, что «вот бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!»
Он порывался с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул
он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место,
куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами,
куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на
них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при
них закурил!
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при
нем. Боялся
он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за
ним; стало быть, во что бы ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение…
Куда же идти?
Наконец, пришло
ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился
он вдруг: как это
он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было!
Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою
ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя
он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль
ему показалась безошибочною.
«Вот бы
куда подбросить и уйти!» — вздумалось
ему вдруг.
Казалось,
он улетал куда-то вверх, и все исчезало в глазах
его…
То казалось
ему, что около
него собирается много народу и хотят
его взять и куда-то вынести, очень об
нем спорят и ссорятся.
Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился в дверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «
Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией [С аффектацией — с неестественным, подчеркнутым выражением чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал
он тесную и низкую «морскую каюту» Раскольникова.
Он не знал, да и не думал о том,
куда идти;
он знал одно: «что все это надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; что домой
он иначе не воротится, потому что не хочет так жить».
В двух-трех местах
они толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов в нижний этаж,
куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьма увеселительные заведения.
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, —
он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у
него душно… а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право… как толкаются… Этой девицы я тоже очень боюсь…
Он поджидал Соню;
он видел, что
они прощались и что Соня пойдет сейчас куда-то к себе.
«Так
куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал
он, припоминая лицо Сони… — надо узнать».
Стена с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что
его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уже слишком безобразно тупой.
— А дети-то?
Куда ж вы тогда возьмете
их, коль не к вам?
Беспокойным и подозрительным взглядом следил
он кругом себя, высматривая: нет ли около
него хоть какого-нибудь конвойного, какого-нибудь таинственного взгляда, назначенного
его стеречь, чтоб
он куда не ушел?
— Что? Бумажка? Так, так… не беспокойтесь, так точно-с, — проговорил, как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это, взял бумагу и просмотрел ее. — Да, точно так-с. Больше ничего и не надо, — подтвердил
он тою же скороговоркой и положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже говоря о другом, взял ее опять со стола и переложил к себе на бюро.
Он по закону природы у меня не убежит, хотя бы даже и было
куда убежать.
Она уставилась было взглядом на золотой лорнет Петра Петровича, который
он придерживал в левой руке, а вместе с тем и на большой, массивный, чрезвычайно красивый перстень с желтым камнем, который был на среднем пальце этой руки, — но вдруг и от
него отвела глаза и, не зная уж
куда деваться, кончила тем, что уставилась опять прямо в глаза Петру Петровичу.
— А, ты вот
куда заехал! — крикнул Лебезятников. — Врешь! Зови полицию, а я присягу приму! Одного только понять не могу: для чего
он рискнул на такой низкий поступок! О жалкий, подлый человек!
Он рассказал ей, что Амалия Ивановна гонит
их с квартиры и что Катерина Ивановна побежала куда-то «правды искать».
— Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, — усмехнулся
он едко, — мы люди розные… И знаешь, Соня, я ведь только теперь, только сейчас понял:
куда тебя звал вчера? А вчера, когда звал, я и сам не понимал
куда. За одним и звал, за одним приходил: не оставить меня. Не оставишь, Соня?
— Милостивый государь, милостивый государь, вы ничего не знаете! — кричала Катерина Ивановна, — мы на Невский пойдем, — Соня, Соня! да где ж она? Тоже плачет! Да что с вами со всеми!.. Коля, Леня,
куда вы? — вскрикнула она вдруг в испуге, — о, глупые дети! Коля, Леня, да
куда ж
они!..
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец, солдата, который хотел
их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять
их. Безобразно и жалко было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
Один раз, зайдя куда-то за заставу,
он даже вообразил себе, что ждет здесь Свидригайлова и что здесь назначено у
них свидание.
Если б возможно было уйти куда-нибудь в эту минуту и остаться совсем одному, хотя бы на всю жизнь, то
он почел бы себя счастливым.
— Ну, вот еще!
Куда бы я ни отправился, что бы со мной ни случилось, — ты бы остался у
них провидением. Я, так сказать, передаю
их тебе, Разумихин. Говорю это, потому что совершенно знаю, как ты ее любишь и убежден в чистоте твоего сердца. Знаю тоже, что и она тебя может любить, и даже, может быть, уж и любит. Теперь сам решай, как знаешь лучше, — надо иль не надо тебе запивать.
Он торопился; но, уже выходя и уже почти затворив за собою дверь, вдруг отворил ее снова и сказал, глядя куда-то в сторону...
— Э-эх, наплевать! — презрительно и с отвращением прошептал Раскольников, как бы и говорить не желая.
Он было опять привстал, точно хотел куда-нибудь выйти, но опять сел в видимом отчаянии.
— Да
куда вы это так торопитесь? — спросил Свидригайлов, любопытно
его разглядывая.
— В разврате! Ну вот вы
куда! А впрочем, по порядку прежде отвечу вам насчет женщины вообще; знаете, я расположен болтать. Скажите, для чего я буду себя сдерживать? Зачем же бросать женщин, коли я хоть до
них охотник? По крайней мере, занятие.
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас к
ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, —
куда вы? Опять уходить?
—
Он ограбил, вот и вся причина.
Он взял деньги и вещи. Правда,
он, по собственному своему сознанию, не воспользовался ни деньгами, ни вещами, а снес
их куда-то под камень, где
они и теперь лежат. Но это потому, что
он не посмел воспользоваться.
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну
куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать
его? Вы
его доведете до бешенства, и
он предаст себя сам. Знайте, что уж за
ним следят, уже попали на след. Вы только
его выдадите. Подождите: я видел
его и говорил с
ним сейчас;
его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
Что же касается до сестриц и до братца вашего, то
они действительно пристроены, и деньги, причитающиеся
им, выданы мною на каждого, под расписки,
куда следует, в верные руки.
Дуня из этого свидания по крайней мере вынесла одно утешение, что брат будет не один: к ней, Соне, к первой пришел
он со своею исповедью; в ней искал
он человека, когда
ему понадобился человек; она же и пойдет за
ним,
куда пошлет судьба.
— Что ты! Ты
куда? Оставайся, оставайся! Я один, — вскричал
он в малодушной досаде и, почти озлобившись, пошел к дверям. — И к чему тут целая свита! — бормотал
он, выходя.