Неточные совпадения
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился
не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет
не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и
успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
Но дворника опять
не было, и он
успел уложить топор на прежнее место под скамью; даже поленом прикрыл по-прежнему.
— В том и штука: убийца непременно там сидел и заперся на запор; и непременно бы его там накрыли, если бы
не Кох сдурил,
не отправился сам за дворником. А он именно в этот-то промежуток и
успел спуститься по лестнице и прошмыгнуть мимо их как-нибудь. Кох обеими руками крестится: «Если б я там, говорит, остался, он бы выскочил и меня убил топором». Русский молебен хочет служить, хе-хе!..
Нынче летний сезон, я и покупку летнюю сделал, потому к осени сезон и без того более теплой материи потребует, так придется ж бросать… тем более что все это тогда уж
успеет само разрушиться, если
не от усилившейся роскоши, так от внутренних неустройств.
Это фамильярное «а вам что нужно?» так и подсекло чопорного господина; он даже чуть было
не поворотился к Разумихину, но успел-таки сдержать себя вовремя и поскорей повернулся опять к Зосимову.
Но лодки было уж
не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою
успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего
не говорила.
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти
не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна
не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и
не по силам, когда все спят, чтоб
успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
— Умирать-то
не след! — крикнула Катерина Ивановна и уже бросилась было растворить дверь, чтобы разразиться на них целым громом, но столкнулась в дверях с самою г-жой Липпевехзель, которая только что
успела прослышать о несчастии и прибежала производить распорядок. Это была чрезвычайно вздорная и беспорядочная немка.
Катерина Ивановна закусывала губы и сдерживала слезы; она тоже молилась, изредка оправляя рубашечку на ребенке и
успев набросить на слишком обнаженные плечи девочки косынку, которую достала с комода,
не вставая с колен и молясь.
Но он с неестественным усилием
успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь, как бы
не узнавая ее. Да и ни разу еще он
не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут с десять как пришел и сидел во вчерашнем своем углу на диване. Раскольников сидел в углу напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно с ним
не случалось. Комната разом наполнилась, но Настасья все-таки
успела пройти вслед за посетителями и стала слушать.
— Полноте, маменька, — с смущением пробормотал он,
не глядя на нее и сжав ее руку, —
успеем наговориться!
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что
не только никогда теперь
не придется ему
успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и,
не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты.
Но едва только он
успел принять серьезный вид и что-то пробормотать — вдруг, как бы невольно, взглянул опять на Разумихина и тут уже
не мог выдержать: подавленный смех прорвался тем неудержимее, чем сильнее до сих пор сдерживался.
Спору нет, Раскольников
успел уже себя и давеча слишком скомпрометировать, но до фактов все-таки еще
не дошло; все еще это только относительно.
Другая неприятность тоже отчасти способствовала раздражению Катерины Ивановны: на похоронах из жильцов, званных на похороны, кроме полячка, который успел-таки забежать и на кладбище, никто почти
не был; к поминкам же, то есть к закуске, явились из них всё самые незначительные и бедные, многие из них
не в своем даже виде, так, дрянь какая-то.
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов,
не явился, а между тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже
успела наговорить всем на свете, то есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в доме ее отца и который обещал употребить все средства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
Один какой-то сел прямо за стол, даже
не поклонившись Катерине Ивановне, и, наконец, одна личность, за неимением платья, явилась было в халате, но уж это было до такой степени неприлично, что стараниями Амалии Ивановны и полячка успели-таки его вывести.
Убил, да и денег взять
не сумел, а что
успел захватить, то под камень снес.
Свидригайлов наблюдал и рассматривал его молча и, что тоже тотчас же поразило Раскольникова, кажется, хотел было вставать, чтобы потихоньку
успеть уйти, пока его
не заметили.
Если б он обернулся хоть раз дорогой, то
успел бы увидеть, как Свидригайлов, отъехав
не более ста шагов, расплатился с коляской и сам очутился на тротуаре.
Вернее всего было то, что один из них что-то украл и даже
успел тут же продать какому-то подвернувшемуся жиду; но, продав,
не захотел поделиться с своим товарищем.
А ведь, пожалуй, и перемолола бы меня как-нибудь…» Он опять замолчал и стиснул зубы: опять образ Дунечки появился пред ним точь-в-точь как была она, когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза
успел бы схватить ее, а она и руки бы
не подняла в защиту, если б он сам ей
не напомнил.
Он никогда
не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его как безбожника; он молчал и
не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его
не шевельнулась, ни одна черта его лица
не дрогнула. Конвойный
успел вовремя стать между ним и убийцей —
не то пролилась бы кровь.
Неточные совпадения
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва
успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и
не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.
Едва
успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть
не навлекло на них новой беды.
Бессонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что, когда затих в воздухе последний удар топора, он едва
успел крикнуть:"Шабаш!" — как тут же повалился на землю и захрапел,
не сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию,
успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно
не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что
успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.