— Ax, жаль-то как! — сказал он, качая головой, — совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и
отмахнулась рукой.
Неточные совпадения
Милый-то человек, наверно, как-нибудь тут проговорился, дал себя знать, хоть мамаша и
отмахивается обеими
руками от этого: «Сама, дескать, откажусь».
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими
руками от правды
отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Кроме того, у него было в виду и страшно тревожило его, особенно минутами, предстоящее свидание с Соней: он должен был объявить ей, кто убил Лизавету, и предчувствовал себе страшное мучение, и точно
отмахивался от него
руками.
Неточные совпадения
Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в
руках девочку, которая,
отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым голосом.
— Ну, пишите, пишите, все равно, — сказал Дьякон,
отмахиваясь от Алексея тяжелым жестом
руки.
Кричал на немецком языке, на французском, по-румынски, но полицейский,
отмахнувшись от него, как от дыма, снял с правой
руки своей новенькую перчатку и отошел прочь, закуривая папиросу.
Варавка возмущенно выдернул
руку из кармана и
отмахнулся:
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он,
отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью
руки, возглашал барским, рокочущим басом: