Неточные совпадения
Мармеладов замолчал, как будто
голос у него пресекся. Потом вдруг поспешно налил,
выпил и крякнул.
Там, по ту сторону воза, слышно
было, кричали и спорили несколько
голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался.
«Судя по
голосу, должно
быть, очень молодой», — подумал вдруг Раскольников.
Крик закончился взвизгом; последние звуки послышались уже на дворе; все затихло. Но в то же самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их
было трое или четверо. Он расслышал звонкий
голос молодого. «Они!»
Слышно
было, как во всех этажах, по всей лестнице собиралась толпа, слышались
голоса, восклицания, всходили, стучали, хлопали дверями, сбегались.
Они разговаривали сиплыми
голосами; все
были в ситцевых платьях, в козловых башмаках и простоволосые.
разливался тоненький
голос певца. Раскольникову ужасно захотелось расслушать, что
поют, точно в этом и
было все дело.
«Не зайдете, милый барин?» — спросила одна из женщин довольно звонким и не совсем еще осипшим
голосом. Она
была молода и даже не отвратительна — одна из всей группы.
Они стали взбираться на лестницу, и у Разумихина мелькнула мысль, что Зосимов-то, может
быть, прав. «Эх! Расстроил я его моей болтовней!» — пробормотал он про себя. Вдруг, подходя к двери, они услышали в комнате
голоса.
Хотели
было броситься отыскивать Петра Петровича, чтобы хоть с его помощию… потому что ведь мы
были одни, совершенно одни, — протянула она жалобным
голосом и вдруг совсем осеклась, вспомнив, что заговаривать о Петре Петровиче еще довольно опасно, несмотря на то, «что все уже опять совершенно счастливы».
Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал
голос, — что эти часы пропали, то, клянусь, она
была бы в отчаянии!
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть
голосов, да еще пуншем
напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — с страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его
голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
Вижу сам, что, может
быть, весьма и весьма поступил опрометчиво, пренебрегая общественным
голосом…
— Так вы не
будете завтра у Катерины Ивановны? — дрогнул
голос у Сони.
«
Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» — произнесла она, наконец, с усилием, но вдруг, с третьего слова,
голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна. Дух пресекло, и в груди стеснилось.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если
будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким
голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший...
— Да он… — начал
было опять тот же
голос и вдруг осекся.
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще несколько человек, стояли и женщины. Он припомнил один
голос, предлагавший вести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно
было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
Дело в том, что он, по инстинкту, начинал проникать, что Лебезятников не только пошленький и глуповатый человечек, но, может
быть, и лгунишка, и что никаких вовсе не имеет он связей позначительнее даже в своем кружке, а только слышал что-нибудь с третьего
голоса; мало того: и дела-то своего, пропагандного, может, не знает порядочно, потому что-то уж слишком сбивается и что уж куда ему
быть обличителем!
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут
было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем
голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы нам
спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она
была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся
голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
Были в то время произнесены между ними такие слова, произошли такие движения и жесты, обменялись они такими взглядами, сказано
было кой-что таким
голосом, доходило до таких пределов, что уж после этого не Миколке (которого Порфирий наизусть с первого слова и жеста угадал), не Миколке
было поколебать самую основу его убеждений.
— Так… кто же… убил?.. — спросил он, не выдержав, задыхающимся
голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он
был изумлен вопросом.
На всякий случай
есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив
голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то
есть на всякий случай (чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Спастись во всем мире могли только несколько человек, это
были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и
голоса.