Неточные совпадения
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему
лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
В ответ на это Раскольников медленно опустился на подушку, закинул руки за голову и стал
смотреть в потолок. Тоска проглянула
в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Заметов
смотрел на него прямо
в упор, не шевелясь и не отодвигая своего
лица от его
лица.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил
в рот кусочек хлеба и вдруг,
посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и как будто встряхнулся:
лицо его приняло
в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
Я вот бы как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое
лицо к
лицу Заметова, опять
в упор
смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно
смотрел некоторое время на дочь, как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее
в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось
в лице его.
Соня даже с удивлением
смотрела на внезапно просветлевшее
лицо его; он несколько мгновений молча и пристально
в нее вглядывался, весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся
в эту минуту вдруг
в его памяти…
Разумихин, сконфуженный окончательно падением столика и разбившимся стаканом, мрачно поглядел на осколки, плюнул и круто повернул к окну, где и стал спиной к публике, с страшно нахмуренным
лицом,
смотря в окно и ничего не видя.
Я осмотрел платье, потом внимательно ей
в лицо посмотрел: «Охота вам, говорю, Марфа Петровна, из таких пустяков ко мне ходить, беспокоиться».
Петр Петрович несколько секунд
смотрел на него с бледным и искривленным от злости
лицом; затем повернулся, вышел, и, уж конечно, редко кто-нибудь уносил на кого
в своем сердце столько злобной ненависти, как этот человек на Раскольникова. Его, и его одного, он обвинял во всем. Замечательно, что, уже спускаясь с лестницы, он все еще воображал, что дело еще, может быть, совсем не потеряно и, что касается одних дам, даже «весьма и весьма» поправимое.
Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней, глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо
посмотрел в ее плачущее
лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня
в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он
смотрел, как совсем сумасшедший.
— И, сказав это, Порфирий Петрович прищурился, подмигнул; что-то веселое и хитрое пробежало по
лицу его, морщинки на его лбу разгладились, глазки сузились, черты
лица растянулись, и он вдруг залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом и прямо
смотря в глаза Раскольникову.
Человек остановился на пороге,
посмотрел молча на Раскольникова и ступил шаг
в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но
в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он
смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.
— Стало быть, я с ним приятель большой… коли знаю, — продолжал Раскольников, неотступно продолжая
смотреть в ее
лицо, точно уже был не
в силах отвести глаз, — он Лизавету эту… убить не хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить хотел… когда она была одна… и пришел… А тут вошла Лизавета… Он тут… и ее убил.
И как только он сказал это, опять одно прежнее, знакомое ощущение оледенило вдруг его душу: он
смотрел на нее и вдруг
в ее
лице как бы увидел
лицо Лизаветы.
Он ярко запомнил выражение
лица Лизаветы, когда он приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к стене, выставив вперед руку, с совершенно детским испугом
в лице, точь-в-точь как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться,
смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и
в его
лице, точно так же и он стал
смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою улыбкой.
Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила его за обе руки и, крепко сжимая их, как
в тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно приклеившись,
смотреть в его
лицо.
Раскольников пошел к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом
смотрела ему
в глаза.
Лицо ее исказилось от ужаса.
Соня
в изумлении
смотрела на него. Странен показался ей этот тон; холодная дрожь прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон и слова эти — все было напускное. Он и говорил-то с нею, глядя как-то
в угол и точно избегая заглянуть ей прямо
в лицо.
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени.
В первое мгновение она ужасно испугалась, и все
лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав,
смотрела на него. Но тотчас же,
в тот же миг она все поняла.
В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее, и что настала же, наконец, эта минута…
Неточные совпадения
Анна
смотрела на худое, измученное, с засыпавшеюся
в морщинки пылью,
лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли похудела; но, вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и заговорила о себе.
Когда затихшего наконец ребенка опустили
в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым
лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на
лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не
смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался
в это
лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
Никогда еще не проходило дня
в ссоре. Нынче это было
в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание
в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил
в комнату за аттестатом?
Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным
лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.
Он знал очень хорошо, что
в глазах этих
лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее
в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и
посмотрел на кузину.